Конь унес любимого
Пришли Леонид Федоров, Умка, Силя, Рада, Анатолий Герасимов, Ольга Арефьева, Армен Григорян, Гера Моралес. Не пришел Борис Гребенщиков. Вел вечер Дмитрий Шагин. Покуда пелись песни Хвоста, выяснилось, что он написал их куда больше, чем кажется, причем многие давно и прочно считаются народными. Взять хотя бы знаменитое "Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у б...дей, отчего ж они не вьются у порядочных людей" - это же Хвостенко сочинил. И короткое хулиганское "Нам тридцать лет, тридцать лет... Еще лет тридцать - и п...ц", которое "Крематорий" те самые лет тридцать поет на концертах, - это тоже Хвост. Наконец, хит всех пионерских лагерей "Анаша, анаша, до чего ж ты хороша" тоже, оказывается, принадлежит его перу. Что говорить: Гере Моралесу в юности спели одну красивую балладу и сказали, что написал ее Хвост, а потом выяснилось, что это "Зеленые рукава". На вечере он ее все равно исполнил, как-то неожиданно точно попав в скрипучую интонацию давнего соавтора Хвоста, литератора Анри Волохонского.
Не все выступления были удачны, но останавливаться на этом было бы также бестактно, как разбирать речи на поминках с точки зрения ораторского искусства. Случались и волшебнейшие моменты - когда Аня Хвостенко, его дочь, пела печальный мадригал "Не вижу птиц", а Алексей Паперный подыгрывал на гитаре, или когда Андрей Тропилло вместе с Дмитрием Шагиным и художником Алексеем Батусовым весело хрипели про чайник вина, а Анатолий Герасимов со своей группой исполнял красивейшую, в духе скандинавского нью-джаза, инструментальную вариацию на тему одной из самых гениальных хвостенковских вещей - "Конь унес любимого".
Хвост поторопился насочинять песен, которые одинаково весомо звучат и в печали, и в радости, и теперь, кто бы ни спел про "Страшный суд" и "Ну пора, товарищи, прощайте/ Вы меня совсем не вспоминайте/ Никогда не вспоминайте/ Иногда не забывайте", невозможно отделаться от ощущения, что Хвост примерял их к собственным похоронам. Страшно подумать, что последняя его пластинка, записанная весной на фестивале СКИФ, называется "Могила Live". А грядущий, еще невыпущенный альбом, к которому успелись, по счастью, записаться все вокальные партии, и вовсе носит короткий титул "Рай". Альбом этот, припечатанный сильной авторской версией "Города золотого", которая, собственно, и называется (и всегда называлась) "Рай", имели возможность прослушать все пришедшие на вечер: Хвостенко в записи пел, а питерская группа "ДеГенераторс" тут же, на сцене, подыгрывала. Кстати, хороший получился диск - откуда-то взялся, казалось, навсегда исчезнувший хвостенковский голос, а питерцы обеспечили жесткие гитарные аранжировки, иногда даже напоминающие о французском инди-роке типа Noir Desir. И в результате все происходящее стало самым натуральным образом походить на московский филиал парижского "Симпозиона", который Хвостенко порывался, но так и не открыл - с именитыми гостями и случайными прохожими, непризнанными гениями и богемными забулдыгами, старыми друзьями, кричащими "Не так поешь!", и собственно хозяином, который под конец выходит к микрофону и все расставляет на свои места.
И если помнить, что вечер этот выпал на девятый день со дня смерти, и верить, как положено, что душа усопшего обретается в это время где-то рядом, то увиденное, надо думать, пришлось по душе Хвостенко Алексею Львовичу (1940-2004).