Символом увеселительной Москвы времен Тургенева, Толстого и Островского был так называемый сад "Эрмитаж". Не нынешний (его в то время еще не было), а другой, располагавшийся в районе современных Самотечных переулков.
Правда, само название - "Эрмитаж" - было весьма сомнительным. В переводе с французского это - уединенное жилище отшельника. Естественно, отшельничеством в этом парке и не пахло, просто у входа находилась стилизованная хижина, в которой помещалась статуя монашествующего старца.
Руководил садом весьма талантливый антрепренер М.В. Лентовский. "Он молодец, красив, развязен", - сообщали о нем современники. Для бизнеса, которым промышлял Лентовский, личное обаяние было, конечно, делом не последним.
Режиссер Станиславский так описывал произведение Михаила Валентиновича: "Чего только не было в этом саду! Катание на лодках по пруду и невероятный по богатству и разнообразию водяной фейерверк со сражениями броненосцев и потоплением их, хождением по канату через пруд, водяные праздники с гондолами, иллюминированными лодками; купающиеся нимфы в пруду, балет на брегу и в воде. Много прогулок, таинственных беседок, дорожек с поэтическими скамейками на берегу пруда. Весь сад залит десятками, а может быть, и сотнями тысяч огней рефлекторов, щитов и иллюминационных шкаликов. Два театра... Шествия, военные оркестры, хоры цыган, русских песенников и проч.".
Сад соответствовал европейским стандартам и, возможно, их превосходил. По крайней мере, публицист Влас Дорошевич утверждал: "Сказка, а не сад. Я видел все увеселительное, что есть в мире. Ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке нет такого сказочного увеселительного сада".
Впрочем, это лишь одна сторона дела. Качественные, так сказать, характеристики. Гораздо интереснее другое - что происходило в том саду, как именно жители города пользовались этим счастьем, что их особенно радовало? Ответы, конечно, в газетах.
"Состоявшийся вчера в саду "Эрмитаж" первый дебют геркулеса Фосберга, состязавшегося с г. Бархард из Гамбурга нельзя назвать удачным. Бег женщин ничем не отличался от прежде уже бывших. Публики в саду была масса".
"Вчера в саду "Эрмитаж" состоялся наконец бег "Человека-локомотива" и "Человека-лошади". "Лошадь" обогнала "локомотив", или, другими словами, Де Латуш обогнал Баргосси".
"В саду "Эрмитаж" за последнее время были случаи обливания какой-то едкой жидкостью платья дам, являющихся в сад в сопровождении мужей. Этими проделками занимаются "ночные феи", которых в саду за последнее время "несть числа".
"15 мая во время гулянья в саду "Эрмитаж" произошел переполох. В тире со всего размаху грохнулась лампа. Огонь угрожал легкой обшивке тира, только находчивость присутствующих, потушивших огонь шапками, спасла от несчастья.
Когда первый испуг прошел, в толпе поднялись толки о причинах переполоха.
- С чего это лампа-то вдруг полетела? - осведомился кто-то.
- Купец виноват. Приехал он в "Эрмитаж" пообедавши, в одном антракте выпил, в другом закусил, его и разобрало. А тут видит, люди стрельбой занялись, и ему отстать не хочется!.. Спросил его степенство себе ружье, прицелился как путный да лампу-то и сшиб!"
Кстати, и московская интеллигенция, являвшаяся в "Эрмитаж", развлекала себя соответствующим образом. Владимир Гиляровский, например, обмолвился в "Москве газетной": "Небольшой компанией мы 28 июня собрались у М.В. Лентовского в его большом садовом кабинете. На турецком диване спал трагик Анатолий Любский, напившийся с горя. Он должен бы уехать в Курск с почтовым поездом на гастроли, взял билет, но засиделся в буфете, и поезд ушел без него. Прямо с вокзала он приехал к М. В. Лентовскому и с огорчения уснул на диване".
Впрочем, этот Анатолий Любский как раз соответствовал названию театра. Пусть не был он отшельником, но предавался времяпровождению достаточно уединенному.