Хромые бесы

Конечно, в книге Лесажа все гораздо изящнее и интереснее, чем в гостинице "Россия", - так ведь чудеса хромоногого, он же козлоногий, будучи реализованными на практике, всегда отличаются большой сомнительностью. Зато коллективный Асмодей нашего времени чрезвычайно успешно исполняет другую функцию козлоногого - разъясняет публике, что его мероприятия являются как высшим выражением свободы, так и надежнейшей ее гарантией. Если это дозволено, так что же не дозволено? Что и понятно - данный персонаж издавна помогает роду человеческому познавать добро и зло, о чем еще в первой главе книги Бытия написано. Аргумент "зрелище, допускаю, так себе - зато какая гарантия свободы!" представляется неодолимым. Даже если от грязной воды невыносимо тошнит, надобно терпеть, ибо вместе с грязной водой можно выплеснуть и ребенка - прекрасную свободу. Ведь наличие грязной воды (чтобы не сказать - миазмов) есть надежнейший залог и сохранности ребенка, и того, что этот ребенок вообще существует. Правда, обращение к историческому опыту показывает, что гарантийное действие грязной воды порой сильно преувеличивается. Публичные представления позднеримской эпохи (собственно, тот же телевизор) отличались столь же высокой раскованностью и истинно набутовским гипернатурализмом - при том, что уровень политической и гражданской свободы оставлял желать много лучшего. Грязной воды было хоть залейся - ребенок же вовсе отсутствовал. Правда, на иной взгляд, большого противоречия тут и не было. Гипернатуралистические мероприятия такого рода, публично демонстрирующие человеческое существо во всех его отправлениях, требуют надлежащего материала - того, что римские юристы называли "instrumentum vocale". Обитатели стеклянного дома в гостинице "Россия" и являются такими вокально-инструментальными существами, они же говорящие орудия, они же рабы. Специфика позднеантичного-театрального, а равно современно-телевизионного использования человека в качестве говорящего орудия в том, что данное использование предполагает сугубо рекреационные цели. Иные формы использования объяснялись соображениями частно-хозяйственными, государственно-стратегическими, религиозными. Конец II и начало XXI века схожи тем, что вокально-инструментальные развлечения приобретают характер публично-институциализированный. Римские граждане шли в театр на представления с участием говорящих орудий столь же привычно и с тем же чистым сердцем, что и дорогие москвичи на невинные мероприятия Ю.М. Лужкова по празднованию Дня города. Но общество, считающее вполне нормальным такое использование других людей, причем даже не ради какой-то существенной нужды, но всего лишь для пресыщенного развлечения - это и есть "люди, созданные для рабства" ((С). Тиберий). Последующая судьба столь культурно отдыхавших подонков Ромула была печальна - и в отношении искомой свободы тоже, так что нынешняя тяга к позднеантичной эстетике никак не может обнадеживать. Неумение замечать столь очевидные вещи объясняется не столько упадком классического образования, сколько расцветом "воспитания после Освенцима", которое на практике свелось к чрезвычайному сокращению истории. Механизмы крайней несвободы, имевшие место в XX веке, стали восприниматься как исторически-универсальные. То достаточно случайное обстоятельство, что нацистский и коммунистический режимы отличались нарочитым пуританством, либеральные же режимы попускали большую свободу нравов, было воспринято как абсолютная закономерность. Любая форма разнуздания есть мощный бастион, дополнительно обороняющий высшую свободу, всякая сдержанность и самоограничение - не что иное, как прямая дорога к рабству. То, что в иные эпохи могут быть иные закономерности и даже прямо противоположные, что история не началась в XX веке и не им закончится, в головы граждан, так неудачно воспитанных после Освенцима, просто не укладывается.