Если нельзя, но очень надо...

После дикого происшествия на Царицынском рынке в Москве общественность разделилась в вопросе о том, что предпринять. Одна часть населения полагает: выход в ужесточении паспортного режима, введении визового режима для недавних братских республик и т.д. Другая считает панацеей примерное и суровое наказание фашиствующих мальчишек, а также тех, кто за ними стоит. Нечто подобное происходит не только у нас. После 11 сентября общественность США, государства если и не совсем правового, то насквозь юридического, вдруг начала соглашаться на введение чрезвычайных мер, наделение президента дополнительными полномочиями, хотя бы это и ущемляло права. Так непримиримость ко злу мягкой кошачьей походкой подкрадывается к непримиримости к людям - не таким, как все. Уж Англия-то всегда считалась оплотом права и демократии, берущим под сень закона гонимых властью, а ведь и она дрогнула. Британский парламент принял в первом чтении законопроект, предусматривающий возможность арестовывать без судебного ордера и содержать под стражей до 6 месяцев иностранцев, заподозренных в причастности к террору. И наш политик, депутат Владимир Лысенко внес в Думу законопроект об отмене моратория на смертную казнь за преступления, связанные с распространением наркотиков - отказаться от "вышки", по его мнению, можно будет тогда, "когда наступит перелом в борьбе с наркомафией". Такова-де суровая необходимость. Ну, что ж, наш знаменитый премьер Петр Аркадьевич Столыпин в свое время говорил депутатам III Госдумы: "Бывают роковые мгновения в жизни государства, когда необходимость стоит выше права..." На такое заявление в XXI веке вряд ли решится политик демократического толка, однако ведь известно: два пишем, а в уме-то три. В нынешних экстремальных ситуациях государственная необходимость заявляет о себе все более и более настойчиво. И это опасно для мира. Ибо только право и законность вывели его из варварства на тот уровень, который мы называем цивилизованным. Крайние меры, вызываемые пусть крайними обстоятельствами, опасны не только тем, что они выходят из рамок регулярного законодательства. Они еще опасны, если хотите, чувственной подоплекой, "экстазом толпы". Все эти "без суда и следствия", "расстреливать на месте", "по законам военного времени" и проч. оправдывают выход из рамок законности. Но известно: выйти из рамок закона легко, труднее вернуться обратно, если все чрезвычайное заранее не ограничено правовыми пределами. В Древнем Риме в минуту крайней опасности ("Ганнибал у ворот") назначался диктатор с неограниченными полномочиями. Но - на строго ограниченный срок, после чего складывал свою власть. Однажды не сложил. И получился Цезарь. В нынешних Англии и Америке достаточно сильны правовые начала, которые исключат постоянство временной чрезвычайщины. А в России? Где юридические тормоза не очень надежны, зато сильны тенденции к сильной власти и твердой руке? Проблема законности в чрезвычайных обстоятельствах всегда сложна. Обстановка, кажется, оправдывает тезис "если нельзя, но очень надо, то можно". Но вот запись из дневника начальника германского генштаба генерала Гальдера от 29 июля 1941 года: "В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности и отступления от уставных принципов; теперь это уже недопустимо". Запись сделана в момент беспрерывных побед вермахта, но когда он уже ощутил сопротивление. Не к мужеству и натиску призывает дальновидный генерал, а к соблюдению закона, каким для военных является Устав. Чрезвычайные обстоятельства, конечно же, требуют чрезвычайных мер. Но уже в силу этого они должны регулироваться законом, пусть сколь угодно суровым, но все же законом. Чтобы не получалось как всегда: на входе право, а на выходе произвол.