СБИВАТЬСЯ ЛИ В СТАЮ?

Когда-то он числился писателем "рабочей темы", то есть писал очерки о так называемых передовиках производства. Очерки были скучны, бездарны, их, может быть, никто, кроме корректоров, и не читал, но коллеги относились к автору снисходительно, считая его до поры до времени безвредным занудой. Что зануда он не безвредный, стало выясняться в семидесятых годах, когда он запоздало начал делать административную карьеру и, наверстывая упущенное, сильно превзошел в своих стараниях даже негодяев с богатым прошлым. Будучи произведен в ранг секретаря Московского отделения Cоюза писателей, он был весьма кровожаден. Активно выступал на закрытых заседаниях секретариата, участвовал в исключении из писателей Галича, Чуковской, Максимова, Корнилова, Владимова и авторов "Метрополя". Меня обвинял в том, что я антисоветский и антинародный, пишу по заданию заокеанских хозяев, за что должен быть примерно наказан. Власть ценила его усердие, он был хвалим начальством и газетами, отчего возгордился и произнес однажды насмешившую многих фразу: "Слава пришла, а здоровья нет". Здоровья, однако, хватило на то, чтобы дожить до полного крушения честолюбивых иллюзий. Теперь его никто не печатает, никто не хвалит, мало кто помнит, власть потеряла к нему интерес, а он потерял сам себя. Опасаясь, что ему за прошлые доблести воздадут по заслугам, он как-то фальшиво покаялся, сослался на идеологическое ослепление, хотя врет, дело было не в том, что дурак, а в том, что подлец. Теперь он и его коллеги согласны жить дружно с нами, ими тогда недобитыми, и принять нас в свою компанию, очевидно, заметив, что сами по себе они стоят немного. Бывшим членам Московской писательской организации предложено вспомнить родную структуру и снова влиться в нее гуртом. А Анатолий Салуцкий в статье "Можно ли возродить сообщество писателей?" ("Литгазета", № 29) надеется, что можно (а я надеюсь, что нет), и тоскует по прошлому, когда писатели "активно проявляли себя на общественном поприще - в ладу или в споре с себе подобными". Лада мы в памяти не удержали, а спор, как помнится, принимал формы своеобразные: одни травили других, и бывало, до смерти. Со многими жертвами сами справлялись, а на других науськивали профессиональных карателей, призывая отклонившихся от канонов соцреализма "расстреливать как бешеных собак". И органы не всегда могли отказать "писательской общественности" в подобной услуге. Семидесятые годы Салуцкий вспоминает с особенной теплотой. В "Новом мире" тогда печатались вместе Бакланов и Бондарев, Ахмадулина и Глушкова, Евтушенко и Ю. Кузнецов, Слуцкий и Куняев, Вознесенский и Софронов. А у нас и об этом периоде другие воспоминания. Как раз в семидесятые годы некоторых товарищей, поставленных Салуцким в перечисленных парах вторыми, спускали с поводков, и они нас грызли, злобно урча и с большим аппетитом. И после всего этого опять давайте жить вместе? Нет уж, господа, лучше с волками, чем с вами. Тем более что, как только мы с вами соединимся, вы опять начнете создавать правления, секретариаты, комиссии, сами туда первые влезете, а там уж неизбежно начнете доказывать, что вы нужны литературе больше, чем мы. Так что живите себе отдельно. Если можете, существуйте на гонорары. А не можете, на хлеб можно зарабатывать более достойным способом, чем протирание штанов в президиумах и закрытых секретариатах. Для заработка можно разводить огород, водить такси, прислуживать в ресторане - все это труд, может быть, не очень прибыльный, зато честный. А писателям, которые в правду писатели, вы ни для чего не нужны. Писатель относится к тем, кто, по словам Окуджавы, ценит одиночество превыше всего. И сбиваться в стаю ему нет никакого резона. Он иногда может, имея тот или иной общественный интерес, временно объединиться с людьми, близкими по душе и по духу. Но ведь не с кем же попало и не до гроба.