СОЛДАТ И ПАЛАЧ

Выступление президента, построенное на противопоставлении чувств частного человека ("кажется, что своими бы руками задушил") и соображений государственных, базирующихся на отвержении эмоций, это не только грамотное использование ораторского приема, именуемого captatio benevolentiae, "домогательство благосклонности" - "Я всецело разделяю ваши чувства, но задумайтесь вот о чем etc.". Это еще и парадоксальное опровержение расхожего мнения, что непосредственное душевное чувство всегда выше и человечнее, чем raison d'etat. В случае со смертной казнью холодная государственная логика, напротив, неизмеримо человечнее личного мстительного порыва. И этот парадокс не всякому дано вместить. Но исповеданием своих аболиционистских убеждений президент РФ сильно поколебал еще одно расхожее представление - что отношение к смертной казни есть не результат личного нравственного и умственного выбора, но всего лишь частный элемент общей системы бинарных противопоставлений, некоторого обязательного пакета. То есть если человек государственник, если он чтит родину, веру, историю - значит он спит и видит, как бы украсить всю родную страну эшафотами. Если же он противник данного института - значит он розовый контркультурный общечеловек, пацифист, бандитолюб и государствоненавистник. Назвался груздем - полезай в кузов. Президента РФ обвиняли в чем угодно, но только не в розовой общечеловечности, и со своим аболиционизмом он выламывается из навязанной схемы. Сторонники же схемы, предлагающие всем полезать в соответствующий кузов, находятся как среди озверелых государственников, так и среди озверелых общечеловеков, причем в центральном пункте своих убеждений они полностью сходятся. Этот пункт - искреннее неразличение разных видов государственного насилия, искреннее непонимание разницы между солдатом и палачом. "На войне же убивают, так что же в судах и тюрьмах из себя девочку строить", - говорят одни. "Солдат на войне - такой же убийца и мерзавец, что и палач в застенке, война - та же казнь, и чего из себя девочку строить", - вторят другие. Между тем выломаться из навязываемой ложной альтернативы - "или государственное зверство или упразднение государства, а третьего не дано" - вполне даже возможно. Для начала стоит хотя бы доверять собственным чувствам, на что указывал В. С. Соловьев, предлагавший рассмотреть два фантастических случая. Первый - диалог. "Скажите, кто этот почтенный господин, с которым Вы сейчас беседовали? - О, это местный палач, один из самых уважаемых людей нашего города". Второй - уличная встреча. При виде боевого ветерана, увешанного медалями, человек понимает, что перед ним палач и убийца, и в ужасе убегает. Фантастичность в том, что можно сколько угодно теоретизировать насчет тождества солдата и палача - и тот-де, и другой убивают от имени государства - но невозможно избежать непреодолимого инстинктивного отвращения в первом случае и, напротив, испытать его - во втором. А невозможно, ибо палач действительно только то и делает, что в полной для себя безопасности убивает - и ничего более, тогда как солдат в основном умирает. Солдату противостоит вооруженный неприятель, и убить его в открытом бою (с неясным исходом) это чаще всего единственный способ обезвредить врага и тем самым спасти и себя, и родину. Палачу предстоит неприятель обезоруженный, уже лишенный возможности вредить, и от того, будет ли он убит или останется жить в тюрьме, не зависит ни судьба родины, ни жизнь палача. Именно поэтому солдатский долг свят, а палаческая профессия презираема. Именно поэтому государство не может обойтись без солдат, готовых умереть за нас, но вполне может обойтись без палачей, готовых лишать жизни уже обезвреженного врага. Нормальное государственничество в том и состоит, чтобы внятно различать необходимое, а порой и прямо святое - не побоимся этого слова - государственное насилие и насилие, необходимым отнюдь не являющееся и направленное лишь на удовлетворение очень не святых и очень не возвышенных инстинктов.