ИГРЫ ПРИ ЭШАФОТЕ

Формально все правильно, однако налицо глубокое непонимание того, что такое "народ требует" применительно к смертной казни. Народ требует не смертной казни как таковой, а мифа о жестоком, но равномерном возмездии. Перед палачом все чины-звания уравниваются. Когда народ, который требует, вдруг обнаружит, что услуги палача предназначены лишь для людей простого звания, знать же от этого по-прежнему избавлена, политические последствия крушения мифа будут неприятными. Разумеется, во все времена казнили прежде всего простолюдинов, однако политические казни, жертвой которых делались знатные люди, поддерживали миф о равномерном возмездии. Публике, собравшейся посмотреть, как вешают лакея, приятно было осознавать, что на этом же месте неделю назад обезглавили графа. Когда мятежную знать перестали казнить, оставив это удовольствие на долю простого люда, это было сильным толчком к упадку института смертной казни как такового. Это, кстати, и объясняет, почему коммунисты при Хрущеве, прекратив политические казни, тут же нашли им замену в виде казни за экономические преступления. Миф о равномерном возмездии должно поддерживать. Восстановив сегодня смертную казнь, власть столкнется с народным недоумением: почему не казнят ни министров, ни олигархов (что подразумевалось по умолчанию), а только безрассудных дуралеев низкого звания? Откуда два выхода. Или признать, что была сделана кровавая глупость и тихо отыграть назад. Или "чтоб первых жертв кровь не лилася даром, топор все вновь подъемлется к ударам". VIP-персонам приготовиться. Другая тягостная некультурность - непонимание "закона храповика". Вера в то, что стрелки часов можно чуть-чуть открутить назад - вместо того чтобы совершать полный новый оборот. Дело в том, что та смертная казнь, к восстановлению которой нас призывают (т.е. девять грамм в подвале), в плане историческом - кратковременный и неустойчивый паллиатив. Если принять постулаты сторонников смертной казни (преступник - не человек, он уже не имеет никаких прав, и смерть его должна послужить устрашению и назиданию), тогда не очень понятно, почему его смерть должна быть тайной и мгновенной. Если по выходным дням подвергать бандитов колесованию на мелкооптовых рынках, а вечером показывать подробности казни по общенациональным телеканалам, устрашение и назидание будут не в пример более действенными. Квалифицированная публичная казнь куда лучше соответствует сказанным постулатам. Когда восстановление простой смертной казни не приведет к снижению преступности (что не приведет, известно любому криминологу), тут же выяснится, что вся причина в недостаточной публичности и недостаточной мучительности смертной процедуры. Ген. Трошева, высказавшегося в таком духе, обвинили чуть ли не в психическом расстройстве, хотя генерал всего лишь сделал логические выводы, прямо вытекающие из исходных постулатов, разделяемых большинством населения ("народ требует"). Желая того или не желая, он привлек внимание к тому обстоятельству, что смертная казнь в ее исконном, многотысячелетнем виде есть казнь публичная и мучительная, а скоротечный хлопок из пистолета в темном подвале - лишь усеченный обрубок умирающего института. Если есть желание его возрождать - то зачем же в умирающем виде, когда лучше в цветущем? Вместо того, чтобы поблагодарить умственно честного генерала, взявшего на себя смелость довести цепочку до логического конца и назвать вещи своими именами, его страшно облаяли, как будто дело в Трошеве, а не в исходных постулатах.