Исполнилось 125 лет со дня рождения Исаака Бабеля. В истории литературы он остался двумя сборниками рассказов. Но написано им куда больше. Одно не выдержало испытание временем, другое, судя по всему, погибло. Впрочем, сама его жизнь напоминает книгу. Увлекательную, местами фантастическую, со страшной и кровавой развязкой.
В детстве я очень любил фильм «Неуловимые мстители». Его часто показывали по телевизору, в кинотеатрах. Во время каждых каникул были сеансы, которые мы с пацанами не пропускали. Бывало, смотрели «Неуловимых…» по два-три раза в день. Мне нравилось, как ребята немногим старше меня лихо стреляют белых, скачут на конях, шутят и не боятся вражеских пуль.
Но лет в двенадцать я начал открывать для себя Гражданскую войну с другой стороны. Вернее, постепенно осознавать ее многогранность. Через книги. «Два мира» Владимира Зазубрина, «Разгром» и «Рождение Амгуньского полка» Александра Фадеева, «Донские рассказы» и следом «Тихий Дон» Михаила Шолохова, «Железный поток» Александра Серафимовича, «Гадюка» и за ней «Хождение по мукам» Алексея Толстого…
Однажды попалась сильно потрепанная книжка под название «Конармия» Исаака Бабеля. Может быть, это было издание 1930-х, сейчас не вспомню. Но шрифт, бумага, футуристическая обложка — явно тех времен. Гражданская из этакого вестерна стала для меня великой трагедией. Почти невыразимым ужасом. С тех пор «Неуловимых…» и подобные фильмы и книги читать и смотреть не могу. Есть ведь настоящие произведения.
Да, они очень жестоки, и книга Бабеля среди них, пожалуй, самая жестокая. Безжалостная к читателю. Жестокость войны, именно гражданской, между своими (пусть даже это польский поход Красной Армии, составивший основу «Конармии»), представала в ней во всем своем ужасе.
И еще язык… 1920-е породили новую русскую литературу, новый стиль повествования. У Бабеля он — не буду утверждать, что самый яркий — наверное, самый предельный, что ли.
В годы перестройки Бабель стал необычайно популярен. Скорее не у читателей, а у тех, кто писал о сталинских репрессиях. Статьи о нем появлялись во множестве газет и журналов. На некоторое время он сделался в сознании масс «самым репрессированным», обогнав и Мандельштама, и Пильняка, и Клюева…
Бабель родился в 1894 году в Одессе. До революции жил в Николаеве, Киеве, Петрограде. Стал печататься в 1913-м, его заметил Максим Горький, и с тех пор опекал и защищал. Участвовал в Гражданской, но, кажется, ни в кого не стрелял. Под говорящим псевдонимом Лютов был военным корреспондентом и политработником в знаменитой Первой конной Буденного. Увиденное там стало материалом для книги рассказов «Конармия».
После войны работал в родной Одессе, там собрал сюжеты для «Одесских рассказов», главным героем которых стал еврей-налетчик Беня Крик, прототип — легендарный Мишка Япончик. В 1924 году Бабель поселился в Москве. Публиковать свои произведения ему становилось всё труднее в сгущающейся атмосфере сталинизма. В 1939-м его арестовали, а почти через год расстреляли.
Наследие Бабеля невелико. Наверное, самое полное собрание сочинений вышло в 2006 году в издательстве «Время». Четыре не очень толстых тома. Но написано было намного больше — при аресте изъято двадцать четыре папки рукописей, записные книжки, блокноты. Почти всё это наверняка погибло в печах Лубянки.
Но в последние годы имя Бабеля всё чаще стало встречаться мне в книгах о советских службах госбезопасности — ОГПУ, НКВД. Писатель был близок с их руководителями, которые частенько собирались у Максима Горького или жены наркома внутренних дел Николая Ежова; завсегдатаем там был и Бабель. Когда закатилась зловещая звезда Ежова, началось уничтожение его окружения. В их число попал и автор «Конармии». Горький уже не мог заступиться — умер.
В те годы погибло много литераторов, которых ранее опекал Горький. Например, автор «Двух миров» и «Щепки» Владимир Зазубрин. Биографии — и человеческие, и творческие — у них с Бабелем очень похожи. Оба очень ярко и смело начинали. Хотя вряд ли это была осознанная смелость — писали о том, что увидели, в чем участвовали, пусть и не очень активно, в годы Гражданской. Переехав в Москву публиковались мало; оба пытались написать романы о коллективизации и чекистах; оба находились рядом с Горьким в 1930-е (а значит, вблизи власти), а потом были расстреляны.
Бабель часто выезжал за границу, подолгу находился в Европе, навещал мать, жившую в Брюсселе, первую жену, поселившуюся в Париже. В Москве жил, как говорится, на широкую ногу, и друзья называли его «художником жизни». В суждениях был свободен — сохранились донесения агентов НКВД о его беседах с Эйзенштейном, Михоэлсом. Те в основном молчали, а Бабель говорил, например, такое: «А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу, и его многие поддержат…»
Или писал своей будущей жене Антонине Пирожковой о коллективизации: «Повидал я в Гражданскую потасовку много унижений, топтаний и изничтожений человека как такового, но всё это было физическое унижение, топтание и изничтожение. Здесь же, под Киевом, добротного, мудрого и крепкого человека превращают в бездомную, шелудивую и паскудную собаку, которую все чураются, как чумную. Даже не собаку, а нечто не млекопитающееся».
До поры до времени Бабеля не трогали, говорят, его очень уважал Ежов. На предостережения друзей писатель не раз отмахивался: «Меня никогда не арестуют». Ошибся.
Он был, конечно, советским человеком, и многое, в первую очередь своими статьями 1930-х, сделал для формирования этого самого советского человека, укрепления государства. Но был свободен и самоуверен. А это мало кому прощалось.
Автор — писатель, лауреат премии правительства РФ и «Большой книги»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
