«Мы хотим, чтобы педагог общался с обучающимися не свысока»
Согласно плану реализации национального проекта «Наука» в России через пять лет должно появиться 35 тыс. молодых ученых. О том, что служит главной мотивацией для привлечения молодых людей в науку, а также о финансировании создания установок MegаScience и смысле университетских кампусов, министр науки и высшего образования РФ Михаил Котюков рассказал в эксклюзивном интервью, прошедшем в студии «Известий» на Петербургском международном экономическом форуме.
— Мы находимся на грани смены эпох — уходит старая школа, приходит новая. У вас совершенно четкая задача — к 2024 году больше половины ученых должны быть не старше 39 лет. Как это возможно реализовать?
— Это задача национального проекта «Наука». Задача, которую нам придется решать в университетах, в научных организациях. Для ее решения нужно менять правила работы аспирантуры, повышать мотивацию молодых людей, которые готовы стать учеными.
— Она реализуема?
— Сегодня в аспирантуре учится почти 90 тыс. человек при четырех миллионах студентов. На защиту выходит чуть более 9 тыс. человек ежегодно. То есть получается так: готовим довольно много, а подготовленных получаем в итоге не так уж много. И это — зона нашего перспективного развития, что очевидно. Нам нужно за шесть лет получить 35 тыс. с плюсом человек, которые выберут для себя исследовательскую карьеру. И это люди, которые выберут для себя университеты, это люди, которые придут в научные организации, это люди, которые захотят работать в высокотехнологичных компаниях и будут дальше создавать новые технологические решения. То есть они отвечают за независимое будущее России.
— Что является сейчас ключевым стимулом для этих людей — деньги?
— Одними деньгами привлекательность не создается. Мы часто общаемся с молодыми исследователями, с теми, кто уже выбрал эту карьеру, и понимаем, что здесь несколько слагаемых успеха. Например, мы понимаем, что для этих людей принципиально важны крупные научные проблемы. Многие так и говорят: нам нужна настоящая, амбициозная задача, в решении которой нуждалось бы государство. С другой стороны, конечно, важны те условия, в которых проводится исследование. Я говорю о приборной базе, об уникальных установках.
— Это то, что называется MegaScience?
— В том числе. Это и установки MegaScience, и развитие лабораторных баз в институтах и университетах. Безусловно, важно и создание экосистемы вокруг университетов, вокруг научных организаций, например наличие современных университетских кампусов. Важна, конечно, и материальная составляющая. Вознаграждение должно быть рыночным, должно соответствовать вкладу.
И еще очень важна внутренняя кооперация. Технологический прорыв невозможен без практической ориентированности исследований и совместной работы исследователя в университете, исследователя в научном центре и инженера-технолога на производстве. Вот тогда мы сможем получить технологию, которая создается под развитие производства, а значит, практическую реализацию идей, которые родились в исследовательском коллективе. Только так мы с вами как потребители сможем увидеть на полках магазинов отечественные товары.
— В связи с этим вопрос. Безусловно, под финансирование национального проекта «Наука» выделяется колоссальная сумма...
— Более 630 млрд рублей.
— Но при этом очевидно, что на создание тех же проектов MegaScience — различного рода уникальных установок, на которых будет когда-нибудь в перспективе получен результат и его можно будет использовать в практической плоскости, — тоже требуется гигантская сумма. Должна ли только Россия финансировать эти проекты или для этого, может быть, нужна международная кооперация?
— Вы абсолютно правильно формулируете вопрос. Но существует заблуждение, что на установках MegаScience можно получать только результаты, касающиеся фундаментальной науки, которая имеет мало отношения к ближайшей перспективе, к практическим задачам. Это далеко не так. Установки класса MegаScience, конечно, есть разные. Есть те, что решают задачи преимущественно фундаментального характера. Но также существуют и те, которые позволяют решать огромное количество практических задач. Такие установки, работающие в Европе, две трети времени посвящают проведению исследований в интересах индустриальных компаний. И мы для себя ставим такую же задачу.
Другое дело, что на первом этапе развития этих установок — особенно если говорить о синхротронных установках, — конечно, должно помочь государство или международные организации. А уже всё, что касается исследовательских станций, рабочих лабораторий, которыми обрастают такие установки, может быть финансируемо или с помощью частно-государственного партнерства, или с помощью индустриальных компаний.
Мы уже сегодня, прорабатывая такую программу в рамках национального проекта, имеем предварительный пакет промышленных заказов на использование той инфраструктуры, которая будет создаваться в ближайшие годы. Поэтому, с одной стороны, создавать всё это сугубо за счет федерального бюджета было бы неправильно — и достаточно дорого и неоправданно с точки зрения ограниченности возможности практических результатов. Вполне можно создавать такие приборы под технологические задачи.
— Вопрос про кампусы. Их сейчас на территории России — единицы. Каково оптимальное количество для нашей страны таких полноценных студенческих городков, которые мы привыкли видеть в американских комедиях?
— Нам нужно определиться, что мы подразумеваем под словом «кампус». У нас очень много мнений на этот счет. Кампус — это не те общежития, которые многим привычны из нашего недавнего советского прошлого. Кампус — это территория, где комфортно, где есть мотивация к развитию, к саморазвитию. Неважно, это образовательная составляющая или это исследовательская составляющая — кампус должен предоставлять различные возможности. Помимо места для проживания, кампус должен быть местом для коворкинга, при этом включать исследовательские лабораторные центры, спортивную и социальную инфраструктуру.
— То есть быть некоей точкой роста?
— Да. С одной стороны, кампус — это часть городской инфраструктуры, а с другой стороны, это точка роста для нового формата мышления.
— Обычно, когда мы говорим о науке, мы имеем в виду в первую очередь точные и естественные науки — те, которые дают прикладной материальный результат. Не возникает ли у вас ощущения, что за бортом останутся такие науки, как философия, социология, лингвистика? Ведь развитие физики без философии невозможно, это же очевидно.
— Такой угрозы нет на самом деле. Национальный проект «Наука» построен в рамках реализации стратегии научно-технологического развития, которая была утверждена президентом РФ 1 декабря 2016 года. Эта стратегия построена по принципу формирования необходимых ответов на большие вызовы, с которыми сталкивается человечество. В ней определены семь приоритетных направлений научно-технологического развития, и в этих направлениях есть и общественно-гуманитарный блок. Поэтому все те приоритетные области, о которых мы говорим в национальном проекте, безусловно включают в себя и общественно-гуманитарную составляющую. Эти направления не будут забыты проектом, он не только про физику, математику или химию.
— Развитие науки педагогики, на мой взгляд, является одной из ключевых проблем в нашей стране.
— Мы понимаем вызов и приоритетность этого направления. Сегодня каждый десятый поступающий на бюджетные места в вуз, поступает на педагогику. Это самое крупное направление. Мы совершенно точно понимаем, что для подготовки будущего педагога нужно применить и самые передовые технологии, и серьезно напитать эту образовательную программу научными заделами и перспективными направлениями. Поэтому тут должны быть современные формы построения коммуникаций, педагог должен первым делом налаживать контакт с классом.
— Вы контролируете изменения в программах педагогических вузов?
— Мы договорились вместе с нашими коллегами из Министерства просвещения РФ действовать здесь сообща. Мы понимаем количественно, сколько педагогов нужно стране в ближайшие годы. Мы это отражаем в тех самых цифрах приема. Сейчас, привлекая возможности Российской академии образования, мы будем активно прорабатывать изменение содержания образовательных программ. Я вам могу сказать, что только за два года — 2019 и 2020 — у нас должны пройти переподготовку 30 тыс. преподавателей, которые дальше будут реализовывать самые перспективные образовательные программы.
— А с прорывными педагогическими идеями, мыслями вы сталкивались?
— Безусловно. Буквально на этой неделе у меня было несколько таких встреч, мы обсуждали разные вопросы развития университетов, в том числе и в гуманитарной составляющей педагогических практик. Мы ведь хотим, чтобы педагог в школе или университете общался с обучающимися не свысока, а выстраивая эффективную форму взаимоотношений. Сегодня есть такой запрос. Мой собственный сын учится в школе, и, поверьте, он делится своими соображениями, впечатлениями от образовательных программ. Один педагог выстраивает свои взаимоотношения с детьми быстро, и в результате они с удовольствием занимаются, а кто-то, наоборот, не может построить коммуникацию. И мы понимаем, что уровень предметных компетенций вроде бы высок, а вот педагогической практики недостаточно. Тут есть разрыв — а в итоге страдает качество образования. То же самое и в университете.
— А не возникает ли у вас ощущения, что в 15–17 лет сложно понять, кем ты хочешь быть. Может быть, давать после школы года два на размышления?
— Сложный вопрос. С одной стороны, образование — это непрерывный процесс. Каждый делает выбор сам, когда ему получать высшее образование. Юридически это можно сделать в любом возрасте. Но всё же должна быть готовность перехода на следующий этап. Думаю, с этой точки зрения сейчас возможности есть. На базе одного высшего можно добирать те компетенции, которые сегодня на рынке труда востребованы.
— Может быть, сделать первые два курса вообще без экзаменов, чтобы человек понял: я не хочу быть врачом, я хочу быть инженером...
— У нас существует система перевода из одного университета в другой, с одной специальности на другую, то есть система позволяет внести коррективы по мере обучения.
