8 декабря Марине Голуб исполнилось бы 60 лет. Первая моя встреча с ней как с актрисой — это работа над «Вассой Железновой» в МХТ имени Чехова в 2010 году. Первая и единственная встреча.
Сначала, впрочем, репетировала другая актриса. Голуб очень хотела сыграть Вассу Железнову и подходила ко мне еще до распределения ролей, но я ответил: «Нет». Тогда мне казалось, что это интереснее сделает та актриса, поэтому и отказал. И теперь сожалею об этом. Но когда после месяцев проделанной работы возникла необходимость срочно искать другую исполнительницу, о Марине вспомнили практически сразу. Она, однако, не сразу согласилась броситься в репетиции, хотя до премьеры оставалось пару месяцев. Наверное, осталась обида — всё же Марина была человеком амбициозным. Но отказывалась, к счастью, недолго.
Какое первое впечатление произвела на меня Марина? Живая очень, запальчивая, в чем-то бесцеремонная, сказал бы я. Но потом, по мере развития наших творческих отношений, я увидел ее иначе, после чего определение «бесцеремонная» взял назад. Она была очень ранима и деликатна. Наперекор известному правилу «падающего подтолкни», жила в театре по правилу «падающему протяни руку».
Как у любой хорошей актрисы, у Голуб было много особенностей, составляющих ее индивидуальность и неповторимость. В ней соединялись разного рода крайности, и в этом, может, заключалась главная ее черта. Трогательность, наивность и при этом необычайная мудрость; детская капризность, но очень серьезное и «взрослое» внимание к роли и к тому, что говорит режиссер. И еще — с Мариной работалось легко. Я никогда не шел на репетицию с ней как на бой. Заранее знал, что мне не придется воевать с капризами и амбициями, а если и придется — битва будет, черт побери, творческой.
Не стану утверждать, что на репетициях наши отношения складывались идеально. Марина меня внимательно слушала, но часто спорила и подвергала критике то, что я говорю. Однако на следующее утро могла сказать: «Ты же видишь, я реализую всё, как ты просил». Я купировал какие-то горьковские эпизоды и реплики, а она цеплялась за слова своей роли, но, как говорил мой учитель: «Если артист не цепляется за слова, значит, он плохой артист». Они же скрепляют его с пьесой, с площадкой, со зрителем. А мне многие слова были не нужны. Но всерьез мы из-за этого не ссорились. Всё это мелочи.
Голуб была актрисой, исключительно чуткой к юмору, и вместе с тем — человеком, много пережившим и в силу этого отличающимся обостренным чувствованием. Это сочетание пошло на пользу «Вассе Железновой», где я стремился к трагикомедии, к соединению трагедии распадающейся семьи с гротеском, иронией, трюковостью. Вряд ли в жизни Марины отыщутся прямые аналогии с Вассой, но играла Голуб «своим горюшком». Очень я люблю это выражение. А большой артист и не может играть иначе, только «своим горюшком».
Честно сказать, я немножко боялся предлагать Голуб сыграть смерть Вассы как длинную и подробную натуралистическую сцену: думал, не захочет. Но Марина согласилась и, более того, была необыкновенно внимательной и даже дотошной во всем, что касается физической правды человека в состоянии инсульта. Горький ведь написал именно инсульт, а все великие актрисы играли, насколько я помню, инфаркт, что проще. Воспроизвести на сцене инсульт невероятно сложно. Голуб достоверно сыграла медленно развивающийся ишемический инсульт, это я утверждаю как врач (по одному из своих образований). И это, конечно, не просто диагноз — это скорректировало то, о чем она играла в целом.
Если говорить о связи физиологии с душой, то «жизнь человеческого духа» — самое искомое в драматическом театре — не может быть выражена ни в чем другом, как в человеческом теле, будь то подрагивание ресниц, повышенная потливость или… долго и мучительно развивающийся инсульт.
Особое чувство правды Марины Голуб — из области ее индивидуальной актерской одаренности. Да, у нее внушительный послужной список, она была необыкновенно популярна и всенародно любима: вспомним многочисленные ток-шоу с ее участием или передачу «Эх, Семеновна!». Но, встретившись с Голуб в работе, я не почувствовал в ней ни налета заштампованности, ни медийности, не переступала она и границу вкуса. Думаю, она сама боялась этого и строго отслеживала в себе. Как человека увлекающегося и запальчивого Марину на репетициях могло повести не в ту сторону, снести голову могло, но режиссеру стоило только заметить этот перекос и подкорректировать — и всё, никаких проблем.
Узнав о гибели Марины, я испытал, выражаясь книжным языком, горечь потери. Это было как обухом по голове. Помню острое чувство нелепости произошедшего: казалось невозможным, что этого человека — такого живого, брызжущего, полнокровного — больше нет…
Жаль, что стремительный темп, в котором мы выпускали «Вассу Железнову», не дал нам временного люфта, чтобы на уровне человеческих отношений сблизиться с Мариной более тесно. Но после «Вассы Железновой» она заинтересованно следила за тем, что я делаю. Помню, как пришла на «Трех сестер» моего «Небольшого драматического театра», когда мы привозили спектакль в Москву, как во время действия недоумение на ее лице сменялось удовольствием и наоборот. И она ждала, что я еще что-нибудь поставлю с ней в МХТ, да я и сам этого хотел.
Какую пьесу предложил бы — думаю теперь. Голуб много чего было под силу: и «Мамаша Кураж», и «Молодая хозяйка Нискавуори». Можно подумать и о том, что ей не подходило по типажу: ведь когда имеешь дело с актером-личностью, сам факт его вмешательства в художественный процесс подразумевает неожиданные смещения, перевертыши. Вот если бы Голуб репетировала у меня в «Грозе», я искал бы в Кабанихе всё доброе, «слишком человеческое» и старался бы всячески защитить ее. И через Голуб это бы, конечно, удалось.
Автор — режиссер, худрук «Небольшого драматического театра»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
