Нынешние события в непризнанной ЛНР представляют собой вполне типичный государственный переворот. Глава ЛНР Игорь Плотницкий уже объявил о своей отставке по состоянию здоровья. Но это не меняет схемы, по которой, как правило, такого рода перевороты и происходят: министр-силовик выступил против президента и оказался сильнее. В самом факте переворота нет ничего сверхъестественного, они происходят не только в самопровозглашенных республиках, но и во вполне признанных суверенных государствах. Совсем свежий кризис власти в Зимбабве это подтверждает. Там только лишь вместо министра МВД вызов президенту бросил командующий вооруженными силами. Зимбабвийский пример дал миру и новый политический термин. Поскольку слово «переворот» отнюдь не в моде, африканский генерал придумал фразу «бескровная коррекция».
Точно так же происходит и в Луганске: там «коррекция» тоже, к счастью, пока бескровна (или почти бескровна). Впрочем, для такого рода событий есть и еще один термин — иногда победившая сторона называет подобный переворот революцией. Так было, допустим, в Киргизии после свержения Акаева, да и на самой Украине (от которой откололась ЛНР) после свержения Виктора Януковича. Возможно, смену власти в Луганске тоже когда-нибудь назовут революцией.
Но вопрос не в терминах и не в самом факте переворота. Нынешние события в ЛНР дают возможность порассуждать о гораздо более важных вещах. Не секрет, что одним из ярких побудительных мотивов гражданского движения в Донецке и Луганске весной 2014 года была не только самозащита от победившего майдана, но именно идея народовластия. Неприятие обществом коррумпированной региональной элиты проявилось в тогдашнем протесте в Донбассе также вполне ощутимо.
В результате, когда бежала элита, народ Донбасса оказался один на один перед лицом опасности и угроз со стороны постмайданного Киева. И именно тогда в гражданском движении региона открыто зазвучала не просто идея отделения от Украины, но и идея народовластия. Наиболее ярко эту позицию высказывал тогда, весной, один из лидеров первой фазы протеста Павел Губарев в Донецке. В Луганске схожие идеи развивал Алексей Мозговой. Именно поэтому в официальном названии новых республик появился эпитет «народная». И это весьма показательно, ведь отделение регионов от государств происходило и раньше, но никогда еще в постсоветской истории самопровозглашенные республики не называли себя народными: ни в Абхазии, ни в Южной Осетии, ни в Приднестровье, ни в Нагорном Карабахе. Не было этого и в недавних примерах сецессии на Западе (например, в Косово и Каталонии).
Но, по логике политической борьбы, вполне естественно идеи народовластия в ходе реального государственного строительства ДНР и ЛНР оказались быстро отодвинуты на второй план. Этому есть и внешние причины, начавшаяся война требует максимальной централизации.
Здесь мы подходим к другому важному вопросу: что было бы эффективнее с точки зрения практики государственного строительства: создать единую республику на всем восставшем Донбассе (своего рода мини-Новороссию) или же пойти тем путем, который воплотился в жизнь — два отдельных государства на территории двух областей.
Здесь нет прямого ответа. В пользу единой республики говорит очевидное распыление сил и ресурсов между ДНР и ЛНР в условиях войны и блокады. В пользу двух государств — специфика регионов и не во всем совпадающая динамика взятия власти в Донецке и Луганске.
Итог же трех с лишним лет раздельного существования ДНР и ЛНР показывает серьезную разницу двух республик. В целом объективность такова, что ДНР как государство состоялось в большей степени, чем ЛНР. И вновь возникшие в контексте переворота в Луганске слухи об объединении двух республик под эгидой Донецка это подтверждают.
Автор — программный директор Валдайского клуба, профессор МГИМО
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
