За умного сойдет: писательский эксперимент в сумасшедшем доме
Действие нового романа Рагима Джафарова происходит в основном в психиатрической лечебнице, если не считать довольно подробных флешбеков изнуренного самоанализом героя, писателя, по собственной инициативе упаковавшегося в медицинское заведение, чтобы написать интересную книгу. Насколько реальному писателю удалось вжиться в шкуру (точнее, в голову) помешанного, выясняла критик Лидия Маслова, специально для «Известий».
Рагим Джафаров
«Его последние дни»
М.: Альпина нонфикшн, 2023. — 272 с.
Сомнения в успехе затеянной писателем-персонажем авантюры поначалу являются эмоциональной доминантой повествования, которое начинается и обрывается если не на полуслове, то как бы на середине разговора, как говорится, «на самом интересном месте». Складывается впечатление, что этот роман словно старается ухватить себя за хвост и как следует закольцеваться, но всё время промахивается, причем нарочно, таким образом выходя на новый виток рекурсии.
«Рекурсия» — один из самых важных терминов для автора, выстраивающего целую систему своих двойников и заместителей. К счастью, он не злоупотребляет научной терминологией, да и вообще поначалу кажется, что не очень тщательно подготовился для здорового человека, собравшегося симулировать суицидально-депрессивную клиническую картину. Зато в первых главах автор убедительно симулирует страх, что его либо разоблачат, либо «обколят какими-нибудь препаратами», и довольно быстро сознается, что он ненастоящий псих — при первой же попытке медсестры угостить его таблетками. Однако это только самый верхний слой романа, в котором настаивавший на своей нормальности рассказчик постепенно проваливается всё глубже на новые уровни душевного расстройства, но не из-за общения с психическими, как он опасался, а из-за того, что с самого начала писатель ведет гораздо более сложную, двойную, а то и тройную игру.
Впрочем, даже числительное «тройная» в этой обманчивой истории болезни не предел, когда выясняется очередной «настоящий» смысл предпринятого писателем эксперимента. На самом деле его не очень интересуют колоритные портреты пациентов психушки и ужасы карательной психиатрии, которых ему не посчастливится увидеть. Вместо смирительных рубашек и галоперидола симулянт обнаруживает форменный санаторий с арт- и трудотерапией, который один из санитаров описывает в таком жизнерадостном ключе: «...Тут движухи знаешь сколько? Волонтеры постоянно приходят, настольные игры, лекции, мастер-классы, хошь — развивайся, хошь — нет».
Но у героя своя движуха: раздобыв ручку и выпросив возможность пользоваться мобильным телефоном, он приступает к процедуре литературного самоанализа, сочиняя психоаналитический роман. Автор прорабатывает свою травму, прокручивая всю жизнь на обратной перемотке, ныряя «в болото воспоминаний» и возвращаясь к самым болезненным эпизодам детства, в надежде на то, что если всё это записать и найти точку, «в которой всё пошло не так» и в детской голове возникли первые суицидальные мысли, то потом станет легче. В результате складывается картина трансгенерационной травмы, передающейся из поколения в поколение:
«Забавно, вот есть пять поколений одной семьи. Пусть часть и виртуальная. Тем не менее все мы, от моего деда до Андрея, надеемся, что следующий сын будет лучше, мудрее и сильнее. Что он сможет справиться, остановить это чудовище, пожирающее нас изнутри. И ни у кого не получается. Каждый из нас калечит всех, кто подойдет достаточно близко, а больше всего — своих детей».
В принципе записывать все эти соображения на бумагу можно было бы и дома, но в лечебнице добавляются новые интересные вводные, позволяющие перенастроить психику, доведя ее до рискованного предела в рамках своего рода шоковой терапии. В психушке отсутствуют зеркала, отчего герой начинает терять свою идентичность, постепенно разделяясь на несколько личностей, населяющих его писанину. Он не может видеть себя в зеркале, но водит руками по лицу во время бритья и таким образом пытается «на ощупь» визуализировать свое лицо. Аналогичным образом он «визуализирует» себя в романе, который он пишет, — но не прямо, а опосредованно, изготавливая некую матрешечную структуру: писатель, внедрившийся в дурку, сочиняет книгу про писателя, внедрившегося в дурку.
У героя его романа, похожего на него, но не совпадающего с ним, Андрея, есть более мудрое и светлое alter ego по имени Архан. Темная и светлая сторона авторского «я» переживают одну и ту же вполне «эдиповскую» ситуацию, подкрадываясь с остро наточенным ножом к двери родительской спальни, а заваривший всю это многоступенчатую кашу писатель таким образом прорабатывает свой эдипов комплекс. При этом сцены жестоких отцовских издевательств над ребенком (которого, например, заставляют до изнеможения отжиматься в луже, а потом в курятнике) по шоковому эффекту вполне компенсируют отсутствие в романе карательной психиатрии. Но чтобы автор не слишком увлекался такими душераздирающими картинами, окружающие психи, прочитав написанное, помогают посмотреть на авторский замысел с самых разных сторон и дают не лишенные смысла советы: «Не надо превращать книгу в историю о сложном детстве и бедном несчастном мальчике».
Немного разобравшись со своими внутренними проблемами, рассказчик делает несколько любопытных наблюдений о способах человеческого взаимодействия в психушке и замечает, что тут общение между постояльцами часто складывается как-то гуманнее, чем между здоровыми людьми, оставшимися «на свободе». О царящей в лечебнице толерантности Джафаров пишет почти что с умилением:
«Какой-то удивительный пример общежития. Каждый занимается своими делами, и остальные никак в них не вмешиваются. Хочется человеку кровати двигать — пусть двигает, хочется про книги говорить — говорит. Хорошие ребята, многим на воле стоило бы у них поучиться».
Рассуждая о том, насколько удобно принятое в психушке игнорирование социальных ритуалов, позволяющее постояльцам больницы спокойно общаться, не требуя и не ожидая друг от друга слишком многого, как это принято у «здоровых», Джафаров формулирует принципиальное отличие между двумя мирами, грань между которыми очень зыбка и условна: «Разница между психушкой и остальным миром исключительно в том, что в дурке психи по большей части не делают вид, что они нормальные».
