«Захотелось вывести людей за пределы пандемической ситуации»
Дина Рубина всегда отвечает на письма читателей, берется написать монолог водителя пятнадцатитонки, на треть состоящий из виртуозного мата, и считает, что в жизнь в эмиграции — это нормальное явление. Об этом, а также о том, что результатом пандемии стала всеобщая социальная депрессия, а ее задача — рассмешить читателя и вывести его за пределы паникующего инфополя, писательница рассказала «Известиям» после выхода своего нового романа-буффонады «Маньяк Гуревич».
«Мы научились здороваться локтями»
— У вас вышел сборник трагикомических историй о психиатре-эмигранте. На презентации вы рассказывали, что мысль написать «светлую и теплую книгу о трогательном, хотя и нелепом человеке пришла в начале тягостных месяцев проклятой пандемии» и толчком для нее явилось осознание, что людям очень тяжело жить в контексте горестей и болезней... Насколько изменился мир для вас?
— Это станет ясно, я полагаю, спустя… поколение. Вот когда вырастут детки, которые занимались по зуму, нацепляли перед выходом из дома маски, держались друг от друга на безопасном расстоянии и не держались за руки просто так — станет ясно, насколько изменился мир. А мы ведь действительно научились обходиться без шумных застолий, без непременных походов в многолюдные места, мы стали тише, суше, несмотря на бесконечно рассылаемые в сетях натужные шутки и анекдоты, мы стали куда сдержаннее.
Мы научились здороваться локтями и опознавать человека, несмотря на маску. Да, мы — возможно, впервые — почувствовали себя принадлежащими к всемирно беззащитному братству потенциальных пациентов. По сути дела, мы уже более двух лет пребываем в социальной депрессии, не вполне отдавая себе в этом отчет. Новой книгой мне захотелось хотя бы на период чтения вывести людей за пределы пандемической (панической) ситуации, где-то рассмешить, где-то — просто мысленно обнять, как обнимают испуганного ребенка.
— Сюжет начинается в советской психиатрической больнице в Лавре, обычно с такими учреждениями связан некий инфернальный флер. Нужно ли сегодня разоблачать мифы о душевнобольных и их докторах или на фоне массового увлечения психологией эта область жизни не выглядит такой уж демонизированной?
— Болезни психики — это раздел болезней человеческого организма, их лечит медицина. Психические болезни существовали всегда, и всегда их пытались лечить. Сейчас, думаю, это делают более успешно, чем в средние века. Я знакома с людьми, которые время от времени подлечиваются в стационарах, а потом долго совершенно нормально и продуктивно функционируют в обществе. Ничего инфернального, а тем более демонического в этом нет. Есть много загадок человеческого мозга, которые возникали перед нами с древности, и есть огромная область медицины, которая занимается этим. И материал для книги я собирала, понятно, в среде специалистов, тут секретов нет. Я всегда в подобных случаях припадаю именно к знатокам дела, к специалистам — кто еще разбирается лучше в деле всей своей жизни?
— Некоторые читатели сожалели о решении вашего персонажа уехать в эмиграцию, высказывая предположение, что, останься он в России, у него были бы обширная практика, достаток, очереди на месяцы вперед. Как думаете, почему в России принято жалеть уехавших сородичей, насколько преувеличено представление о сложностях эмиграции или люди, решившиеся на отъезд, более-менее представляют, на что идут?
— Люди не знают, на что идут, даже направляясь в соседний магазин: на голову им может упасть сосулька, они могут угодить в бандитскую перестрелку, попасть под трамвай. Магазин, в конце концов, может быть поставлен на ремонт. А переезд в другую страну — это же перемещение в другой мир. Как тут можно знать, на что идешь? Трудность адаптации к чужой культуре? Разумеется. Попробуйте переехать в Баку из Сочи. Из Ташкента в Москву. Из Грозного в… да куда угодно. Любое кардинальное перемещение в жизни человека — это стресс. Тем более перемещение в среду другого языка.
Что касается сожалений «некоторых читателей» об отъезде моего персонажа… Ныне изрядная часть населения России обитает в самых разнообразных эмиграциях. Кто-то женился, кто-то где-то учится, кто-то где-то работает. Свобода передвижений по миру и свободный выбор человека, где ему осесть, — это нормально. В Финляндии проживает большая группа населения, их называют «финские шведы». Шведоязычные финские граждане, одна из субэтнических групп Скандинавии. Проживают они в основном в прибрежных регионах страны, на побережье Ботнического и Финского заливов. Это самое крупное лингвистическое меньшинство страны, права которого официально закреплены в конституции Финляндии. Просто давно там живут, лет двести. Никто не удивляется, — почему эти шведы не живут в своей Швеции? Да привыкли, удобно им, хотят там жить, вот и живут в Финляндии.
— Вы пишете, что ваш герой, женившись наобум, выиграл жизнь и судьбу. Верите, что бывают счастливые судьбы и гармоничный брак — одно из определяющих условий?
— Счастливые браки, счастливые судьбы, конечно, встречаются, почему бы и нет. Вопрос в том, что мы и сами должны постараться для этого, причем изрядно постараться. Удачный брак — это чертовски трудная работа, ибо каждая пара — наособицу, в каждой хате свои мыши. «Выиграл жизнь и судьбу» — это художественный образ: в романе и Гуревич, и жена его Катя выстраивают этот свой «выигрыш» кропотливо, изо дня в день, сквозь печали и радости.
«Будет тебе работа — отвечать»
— Что для вас маркирует большую прозу и в чем ее отличие от литературных поделок? Литературовед Александр Генис пишет, что главное — это художественное высказывание, а игра в слова как раз часто выдает автора, которому нечего сказать. Согласны?
— Мммм… пытаюсь представить, как маркируют большую прозу: как товар на полках магазинов? Насчет маркировки не думала. Мне хватает прочитанных двух-трех абзацев, чтобы захотелось или не захотелось читать книгу дальше. Когда вы читаете подлинную литературу, вы, как правило, это сразу чувствуете. У вас на нее отзывается сердце и все ваши пять чувств. Вот когда мороз продирает по шкуре — значит, это настоящее.
Опять же, не знаю, что такое «художественное высказывание». Берусь написать монолог водителя пятнадцатитонки о жизни, на треть состоящий из виртуозного мата. Будет ли он «художественным высказыванием», не знаю, но это будет абсолютная правда жизни, высказанная абсолютно искренне, с болью и страстью. А игра в слова, вернее, работа со словом — непременная часть рабочего процесса любого писателя. Со словом надо уметь обращаться по-всякому. Если надо с ним поиграть, то и поиграть тоже, почему бы и нет.
— Сейчас модно затевать обучающие поэтические и прозаические студии для взрослых и детей — можно ли научить писать всех желающих, естественно, при наличии способностей и чувства языка, или не стоит за это браться? Считаете ли, что при всей сложности этого пути писатели — все-таки счастливые люди? Хотя бы потому, что им всегда есть чем занять руки и голову.
— Нет, давайте по порядку. Научить всех желающих чему бы то ни было, и не только писательскому ремеслу, невозможно. Ибо мало ли чего человек может желать и к чему он склонен. Я в жизни встречала и литературно одаренных людей, у которых были, казалось бы, все основания для того, чтобы стать писателем. Кроме одного: того, что Гийом Мюссо называет крепкой задницей. Такие люди вполне даже публиковали один-два-три недурных рассказа, а то и на повестушку их хватало. А дальше — стоп машина.
Потому что нудное это занятие — многочасовое сидение на пятой точке, высиживание трудной сцены или даже описания в один абзац. А наутро — вычеркивание всего твоего вчерашнего дня. Так что чувства языка тут явно недостаточно. Ну а уж насчет счастья…Конечно, временами писатели бывают счастливы. Как и все люди. А временами (и очень часто) глубоко несчастны. В этой профессии, уверяю вас, тоже нет ничего особенного. Тоже — работа.
— Вы ведете подкаст, активно общаетесь с читателями. Бывает, что они подсказывают какие-то сюжеты, наводят на замыслы или они рождаются сами собой?
— Общение с читателями, переписку со многими из них, долгие отношения, а подчас и настоящую дружбу я считаю одним из самых дорогих подарков судьбы. Как-то так складывалось всегда, еще с того дня, когда, совсем юной девушкой приехав в Москву, в журнал «Юность», выходивший в те годы трехмиллионным тиражом, я подхватила из рук редактора тяжелую кошелку, плотно набитую конвертами, надписанными разными почерками. И растеряно спросила: «Что это? От кого? Это всё мне?!» «Тебе, тебе… — насмешливо улыбнулась Мэри Лазаревна Озерова. — Будет тебе работа — отвечать». И я увезла с собой в Ташкент эту тяжелую котомку и, поверите ли, — ответила на все абсолютно письма! А это в те времена был немалый труд. Сидела и строчила, строчила… И с тех пор, несмотря на огромное количество писем, ко мне приходящих, стараюсь ответить на них — на все.