«Было ощущение беды, с которой еще не сталкивались»
Даже спустя 80 лет после начала Великой Отечественной войны известны не все обстоятельства, предшествующие этому дню. О загадке полета Рудольфа Гесса в Англию, роли Ватикана, действиях Сталина, а также о первой реакции людей на события 22 июня в интервью «Известиям» рассказал научный руководитель Института всеобщей истории РАН академик Александр Чубарьян.
Люди не знали, что их ждет
— C начала Великой Отечественной войны прошло уже 80 лет. Можете ли вспомнить этот день 22 июня 1941 года, каким вы его увидели тогда?
— Было воскресенье. Накануне вечером приехали на дачу. Утром я бегал где-то во дворе, мама разбирала вещи. И вдруг в 12 часов — выступление Молотова. У нас тогда висел репродуктор. Круглый, как радио. Мы начали собираться и к вечеру поехали на поезде в Москву. Свои впечатления помню до сих пор: поезд был совершенно забит людьми, все возвращались домой из-за города, но стояла абсолютно мертвая тишина. Никто друг с другом не разговаривал. И на лицах было невероятное напряжение.
Было ощущение беды, с которой прежде не сталкивались. Люди в это время почувствовали себя участниками событий. После Первой мировой войны прошло уже 20 лет, поэтому ее мало кто помнил. Недавно закончилась финская война, но она была достаточно закрытой для прессы и публики. Хотя там много солдат погибло, она все-таки была локальной.
Сегодня, вспоминая тот день, я понимаю, что люди не знали, что их ждет. Да, в то время ходили разговоры о возможной войне, особенно среди интеллигенции. Но в один день вдруг все реально оказались перед предстоящим будущим. И каким оно будет, никто не знал. На следующий же день братья моей мамы были в военкомате. Там уже началась работа по призыву.
— По вашим ощущениям, люди осознавали всю тяжесть положения?
— В первый день войны многие, с моей точки зрения, понимали, что наступает что-то страшное. Знаете, так бывает, когда у человека в жизни что-то начинает меняться, а он еще не знает, чем это кончится.
Вероломное нападение
— В советское время официально повторялась формулировка, что Германия напала без объявления войны. В то же время в опубликованных мемуарах, в частности маршала Жукова, отмечается момент, что соответствующая нота была вручена германским послом. Какова на самом деле была хронология событий: сначала напали, а потом объявили войну, или без объявления? И что это меняет, ведь и в том, и в другом случае речь идет о вооруженной агрессии?
— Германский посол в Москве граф фон Шуленбург вручил ноту об объявлении войны в начале ночи на 22 июня. Германия обвиняла Советский Союз в том, что он готовит превентивное нападение. Даже называлась дата — якобы 6 июля. Это, кстати, было главное объяснение Геббельса 22 июня в его заявлении для немецкого народа. Они говорили, что нападают для того, чтобы предотвратить агрессию, что, конечно, абсолютная ерунда. Переводчик в советском наркомате иностранных дел вспоминал, что Шуленбург, как было видно по лицу, был очень расстроен. Уже при первой же беседе были разговоры о том, как немецкое посольство будет уезжать из Советского Союза, и как — наши дипломаты из Германии: через какие страны, кто будет помогать.
Тем не менее произошедшее 22 июня можно назвать не иначе как вероломным нападением. Почему мы так считаем? Потому что был договор, как бы его ни оценивали. Шли экономические переговоры, были заключены соглашения, и они выполнялись. Вечером 21 июня очередной поезд с некоторыми товарами по договору ушел в Германию. Ощущение было, что ситуация очень напряжена, но это еще не казалось катастрофой.
С правовой точки зрения это безусловно нарушение договора, который существовал, и это было внезапное нападение.
— Была ли война неизбежной? И все ли возможные меры были приняты, чтобы ее предотвратить или хотя бы отсрочить?
— После Мюнхена — эти документы есть — Сталин почувствовал огромную опасность. Что такое был Мюнхен, что его занимало всю его карьеру: чтобы не было единого фронта против нас. А тут был фронт, где объединились Англия и Франция с одной стороны, и Гитлер с Муссолини с другой. Идея изоляции Советского Союза приобретала совершенно очевидные черты, и с этим связана идея некоторой возможности контактов с Германией, которые начались еще с января 1939 года.
Неслучайно тогда на посту наркома иностранных дел Максима Литвинова заменили на Молотова — это тоже был знак, поскольку Литвинов был англофил, женат на англичанке. Молотов был человек, абсолютно близкий к Сталину. Дальше было известное развитие событий, которое завершилось пактом Молотова–Риббентропа. И надеждой, что началась — это тоже был один из постулатов нашей стратегии — война, как она называлась тогда, между империалистическими странами: Германией с одной стороны и Англией и Францией с другой. Тогда считали, что это удачное развитие событий: мы не участвуем в войне, кроме того, укрепляем свои позиции в Восточной Европе по договору с Германией.
Документы на эту тему были и раньше, но мало были в ходу. Сейчас они показывают, что взаимоотношения Советского Союза и Германии, особенно в 1940 году, были далеко не идиллическими. Были постоянные разногласия, споры, на уровне среднего звена и даже на уровне министров иностранных дел Молотова и Риббентропа. Вмешиваться приходилось и Гитлеру, и Сталину, но напряжение нарастало.
Шоком для Кремля стал разгром Франции в течение нескольких недель. Вся идея, что это будет длительная война, во время которой Советский Союз будет располагать свободными руками, рухнула. Уже летом 1940 года было совершенно очевидно, что Германия начинает подготовку к войне против нас. Неизвестно, лежал ли на столе у Сталина план «Барбаросса», но то, что донесения шли, очевидно.
По данным источников, осенью 1940 года не было специального решения в Москве, но была записка Главполитуправления, была записка Жданова Сталину, и началась активная подготовка к войне. Она шла по разным направлениям. Я видел документы о заседаниях Политбюро. Начиная с середины 1940 года, на каждом заседании утверждались новые типы вооружений. Ставились сроки — 1942 год или конец 1941-го.
— Дискуссии о том, располагало ли советское руководство точными разведданными о дате начала германского наступления, идут уже десятки лет. Что известно на сегодняшний день?
— Весной 1941 года был принят план «Барбаросса», теперь все документы известны. В день, когда Молотов приехал в Берлин, проходило заседание командования в Германии, где рассматривалась карта, на которой были отмечены регионы, которые будут подвергнуты нападению. Шла переброска войск.
Это загадка истории: начиная с весны 1941 года, почти каждую неделю, если не чаще, Сталину на стол ложились записки наших резидентов в разных странах о том, что готовится вторжение. Известно, что немецкий перебежчик даже назвал дату — 22 июня. Эту же дату назвал Рихард Зорге. Это вопрос до сих пор по большей части не столько политики, сколько идеологии и психологии. Сталин не верил. Он считал, что еще есть время для подготовки, и со свойственной ему грубостью отвергал все эти донесения. Вплоть до того, что начальник Главного разведывательного управления Генштаба боялся докладывать Сталину, потому что тот жестко не принимал такие доклады. Это продолжалось почти до начала войны.
Еще один фактор, который служил источником дезинформации — реальные донесения из Берлина нашего посольства о разногласиях в германском руководстве по поводу отношений с Советским Союзом. Дипломаты, в том числе Риббентроп, а больше всего посол в Москве граф фон Шуленбург, были против войны. Фон Шуленбург настоял, чтобы в апреле 1941 года его принял Гитлер, и объяснял ему, что это и с точки зрения военных далеко не безопасная акция. Донесения о том, что там есть разногласия, докладывались наверх, что подтверждало идею: еще можно оттянуть время, Германия заинтересована получать от нас какие-то экономические выгоды по договору.
Сильно дезориентировало население Советского Союза сообщение ТАСС от 12 июня 1941 года, в котором агентство опровергало, что Германия готовится к войне. Теперь уже всеми признано, что это было напрасно, и в этом не было необходимости — просто не надо было объясняться за Германию, что она не готовится к войне.
Закрытая информация
— Какие темы, связанные с начальным периодом войны, вы считаете приоритетными для современных историков?
— Помимо того, были приняты меры или нет, надо все-таки оценить причины нашего поражения в первый год войны. Ведь это было не просто поражение, а очень тяжелое. В окружении оказались больше 1,5 млн человек на Украине, не лучше ситуация была и на других направлениях. Оказалось, что страна, мягко говоря, была мало подготовлена. Это тоже вопрос для историков — оценить реальное состояние дел.
Все эти вопросы во время войны и после нее не были предметом серьезного изучения — все было закрыто. И только после смерти Сталина и XX съезда 1956 года начали публиковаться донесения, которые присылали резиденты. Раньше это было абсолютно никому не известно.
— И тем не менее, несмотря на катастрофическое начало войны, ситуацию удалось переломить. За счет чего?
— Говоря обо всем этом, мы должны отметить три важных фактора. Первый, что в общем удалось преодолеть последствия первых месяцев войны. Самое большое достижение, я считаю, это беспрецедентный перевод экономики с запада на восток. В истории такого еще не было. Буквально десятки заводов были отправлены с территорий, оккупированных Германией — прежде всего, Украины и Белоруссии, — в Среднюю Азию, на Урал, в Сибирь.
Второй, самый главный момент — это, конечно, смена военного командования. К началу войны войска были обескровлены «чистками», которые Сталин проводил: арестами, ликвидацией сотен и тысяч военачальников разных уровней. Пришло новое поколение, новые молодые генералы и офицеры, которые и обеспечили перелом в войне.
Третий фактор, который нужно иметь в виду: полное единство населения, всех народов страны, понимание необходимости консолидации всех сил ради победы.
— Насколько хорошо у нас изучена судьба поколения людей, которые встречали войну в 1941 году? К 1945-му в основном подошли молодые люди 1925–1927 годов рождения, призванные в 1943–1945-м. Многие ли из тех, кто воевали в 1941-м, дожили до победы?
— Эта тема меня сегодня очень интересует. У нас хорошо разработана история войны, каждый фронт, каждое соединение — вс` известно благодаря усилиям Министерства обороны. Есть факты, где кто похоронен, сколько погибло военнослужащих. На будущее необходимо заняться очень большой темой, которая встречает поддержку и у моих коллег в России и за рубежом — война и общество. Важно посмотреть, как война сказалась на настроениях, если говорить о нашей стране, определенных групп населения, как была воспринята, по старой терминологии, рабочим классом, крестьянством, очень важны настроения интеллигенции.
Загадка Рудольфа Гесса
— Какие наиболее важные открытия были совершены в этой области в исторической науке за последние 10–20 лет? Какие важные сведения о начале войны введены в научный оборот?
— У меня довольно консервативный взгляд: я считаю, что основные документы всем известны, и вряд ли можно ожидать сегодня каких-то открытий. Сейчас главное — идет разная интерпретация одних и тех же фактов.
Но есть и загадки, которые до сих пор неясны. Одна из них — полет Рудольфа Гесса в Англию. Когда я был в Англии, у меня был разговор с главой отдела МИД Великобритании, которая курировала историю. Я ее спросил об этом. Выяснилось, что Маргарет Тэтчер закрыла все документы, касающиеся визита Гесса, на многие десятки лет.
Вообще в Англии довольно активно рассекречиваются разные материалы. Но документы королевской семьи на особом контроле. А куда Гесс ехал — у него были какие-то контакты с членами королевской семьи — это до сих пор остается неясным. У нас был коллоквиум с английскими историками, когда мы спрашивали про эти документы, они говорили: «Это не наша компетенция, мы не знаем». К сожалению, нам ничего не могли сообщить и немцы, а ведь вряд ли Гесс самолично сел в самолет и полетел.
Следующий момент — 1939 год. Ясно, что была общая линия Германии на подписание с нами договора. Но все-таки еще за неделю до пакта Молотова–Риббентропа в Германии была идея: Риббентроп летит в Москву, а Геринг летит в Лондон. Как это обсуждалось в Германии, мне кажется довольно интересным. Принципиально меняющих наши представления документов я не ожидаю. Для нашей внутренней истории, конечно, интересно, что происходило наверху после 22 июня до середины июля. Есть очень противоречивые данные.
Одни в период, когда была «оттепель», считали, что Сталин был в прострации, ничего не знал, чуть ли не ждал ареста вплоть до 3 июля, когда он выступил с обращением к народу. Другие считают, что все работало. У нас есть дневник посещений Сталина, из которого видно, кто к нему ходил в каждый конкретный день. Несколько дней никто не ходил, видимо, он действительно отсутствовал. В принципе процесс принятия решений в СССР — это тема, в которой, к сожалению, ожидать открытий сложно. Не было документов, принимались решения по телефону или в личной беседе 4-5 человек, которая не фиксировалась. Особенно интересны оценки событий, начиная от 22 июня и до конца июля, предположим, когда уже были приняты все решения.
Еще один сюжет, который вызывает международный интерес, — Ватикан и Вторая мировая война. Очень противоречивые оценки здесь: одни говорят, что папа римский сотрудничал с нацистами, не защищал евреев. Другие приводят иные факты. Сейчас у нас появилась возможность проверить — Ватикан открыл архивы. Предварительно мы наметили на ноябрь двусторонний коллоквиум ватиканских историков с нами на тему «Вторая мировая война и Ватикан».
Школьная история
— Насколько хорошо нынешние школьные учебники, на ваш взгляд, освещают историю Великой Отечественной войны?
— Освещение истории войны в наших учебниках в подавляющем большинстве нормальное, они основаны на утвержденном историко-культурном стандарте, там все оценки существуют. Но есть проблемы с преподаванием истории в колледжах и техникумах. Большой процент наших молодых людей после девятого класса уходит из школы, и часто изучение истории нашей страны в XX веке в средних специальных учебных заведениях нуждается в большем внимании и совершенствовании. Сейчас министерство просвещения поправляет это дело.
У нас вызывает озабоченность, как история войны преподается школьникам в других странах. Я знаю французские, английские, немецкие учебники. К сожалению, там войне посвящается мизерное количество материала, и практически почти ничего не говорится о вкладе Советского Союза в победу. Во французских учебниках только три страны рассматриваются отдельно: Франция, Соединенные Штаты и Китай. Совершенно очевидно, что это дань чистой конъюнктуре. Неудовлетворенность учебниками признана во всех странах, есть даже специальная программа французского президента в Совете Европы по совершенствованию учебников истории. Россия участвует в данном проекте.
Мы проявили инициативу — провести в октябре в Москве всемирный конгресс учителей истории. Я говорил с президентом, он поддержал идею. Сейчас идет подготовка. Есть решение правительства по оргкомитету. Мы вдвоем с министром просвещения сопредседатели. Есть отклик, из Европы, например, заявилось уже почти сто человек. Ожидается участие учителей, что представляется важным, из многих стран Азии, Африки и Америки. И на этом конгрессе намечается проведение специального круглого стола об освещении в школах истории Второй мировой войны и Великой Отечественной.
