Сегодняшнее поколение молодежи представляет себе Чернобыль в основном из зарубежного сериала, сделанного по известному принципу «Ложь продается лучше, когда к ней подмешана правда». Один из самых стойких и до сегодняшнего дня любовно культивируемых мифов о Чернобыле — якобы сокрытие властью каких-то «страшных тайн, пронизанных ужасом историй» и «борьбы ученых с чиновниками не на жизнь, а на смерть» за правду об аварии века.
На самом деле это был первый и даже удивительный пример гласности, продемонстрированный советским руководством на контрасте со случившейся в 1957 году тяжелой радиационной аварией на Урале — взрывом емкости с высокоактивными отходами военной деятельности и выходом огромной радиоактивности в окружающую среду.
Разбираться со взрывом реактора на ЧАЭС начали максимально быстро: первая «группа аварийной поддержки» вылетела из Москвы в Чернобыль уже в 4 часа утра 26 апреля (через 2,5 часа после аварии), а вслед за ней в тот же день отправилась правительственная комиссия. Первое сообщение в средствах массовой информации было сделано менее чем через трое суток, когда появилась какая-то ясность с масштабом аварии. Разумеется, раздувать панику было чрезвычайно опасно. Например, весомые аргументы академиков Леонида Ильина и Юрий Израэля сумели предотвратить масштабную эвакуацию Киева, что оказалось правильным. Эвакуация населения пристанционного города Припять состоялась через 35 часов после начала аварии.
Уже в начале мая генеральный директор МАГАТЭ Ханс Бликс облетел чернобыльский реактор на вертолете, а в августе на совещании экспертов в Вене была дана историческая «Информация об аварии на Чернобыльской АЭС и ее последствиях для МАГАТЭ». Из 23 авторов этого документа 14 были курчатовцами, хотя, разумеется, в подготовке информации были использованы материалы более десятка научных организаций, министерств и ведомств СССР.
В мире еще активно обсуждалась первая тяжелая авария, произошедшая на американской АЭС Три-Майл-Айленд в 1979 году, которая хотя и не привела к выбросу радиоактивности, но вызвала беспокойство всего мира. В атмосфере шока от чернобыльской аварии полнота и откровенность советского доклада буквально потрясли мировое сообщество. Даже с высоты сегодняшних знаний он не требует заметной коррекции, кроме не опубликованной тогда информации о недостатке конструкции реактора — положительной реактивности при срабатывании аварийной защиты.
Конечно, не расскажешь о делах всех 726 сотрудников Курчатовского института, непосредственно на площадке принимавших участие в преодолении последствий чернобыльской аварии (ликвидировать их было невозможно, но за этими людьми утвердилось название «ликвидаторы»). Но о нескольких ученых, имена которых были ошельмованы или просто забыты, хотелось бы напомнить сегодняшним поборникам «правды о Чернобыле».
Прежде всего это отец советского атомного флота, тогда директор Курчатовского института и президент АН СССР, академик Анатолий Петрович Александров. С первого дня аварии в институте, прямо в его кабинете, как бы автоматически возник антикризисный штаб, или мозговой центр, в который вошли практически все ведущие специалисты, отнюдь не только реакторщики. Под хорошо знакомым курчатовцам бесконечно требовательным аналитическим взглядом Анатолия Александрова непрерывно переваривалась вся сначала очень скудная информация «с фронта» и находились решения, немедленно проводившиеся в жизнь. Сам 83-летний академик неоднократно летал в Чернобыль.
На него же дружно возложили роль главного виновника: с именем академика Александрова в ядерной энергетике общественное мнение связывало всё — и достижения, и поражения. В отличие от некоторых других Анатолий Петрович никогда не снимал с себя ответственности за аварию, но безуспешно пытался добиться справедливости и в профессиональной (что в конце концов произошло), и в общественной (чего не произойдет, по-видимому, никогда) оценке причин и последствий случившегося. Смотреть на это было просто больно. Помню выступление Анатолия Александрова по чернобыльской теме в Академии наук еще советской Украины. При всей лояльности украинских академиков в зал прорвались обезумевшие женщины с криками «Убийца наших детей!». Травля со стороны «демократической» прессы не поддается описанию.
Теперь о некоторых других курчатовских ученых, внесших значительный вклад в поиск и реализацию решений, определивших ход минимизации последствий аварии. В упомянутой правительственной комиссии специалистов-реакторщиков было двое — бывший директор знаменитого подземного Горно-химического комбината, пускавший его реакторы, тогда уже первый заместитель министра Александр Мешков и один из отцов другого реакторного направления, ВВЭР, ныне член-корреспондент РАН Виктор Сидоренко. Только они в комиссии представляли себе конструкцию реактора и устройство станции, и на их плечи легла ответственность за многие из принимаемых решений. Кстати, именно Виктор Сидоренко уже в «чернобыльском» самолете 26 апреля объяснял химику Валерию Легасову, как устроен реактор РБМК.
Как мы теперь знаем, среди мер, проводимых в период «активной фазы» аварии (до 10 мая), были попытки повлиять на ее ход: забрасывание в реактор различных материалов, охлаждение реактора азотом, сооружение подфундаментной плиты и многое другое. Заслуги Виктора Сидоренко, проведшего все это время на переднем крае, были «достойно» оценены — он получил от Комитета партийного контроля при ЦК КПСС строгий выговор.
Многолетняя борьба этого выдающегося специалиста за создание в стране системы независимого государственного надзора за безопасностью ядерной энергетики (сейчас это основополагающий мировой принцип) увенчалась успехом совсем незадолго до Чернобыля. Такой орган, Госатомнадзор, был утвержден, а Виктор Алексеевич Сидоренко стал первым заместителем его председателя, так что выговор ему просто «полагался по должности».
Пожалуй, наиболее несправедливо мифологическая чернобыльская историография отнеслась к курчатовскому ученому, внесшему наибольший научный вклад в решение практических послечернобыльских задач, прежде всего диагностики, давшее основу для принятия мер ограничения последствий аварии, — ядерному физику, академику Спартаку Тимофеевичу Беляеву. Именно ему принадлежит такое остроумное решение, как создание системы «Буй» — комплексов приборов, помещавшихся в жесткий корпус и с вертолета устанавливавшихся в различных местах развала реактора, а также идея бурения скважин в его шахту и целый ряд оригинальных новых методик: поиска радиоактивных пятен по ультрафиолетовому свечению ионизированного азота атмосферного воздуха, карты загрязнения плутонием по корреляции изотопов плутония и церия и многое другое.
В течение ряда лет Спартак Беляев стоял на переднем крае тяжелой борьбы за объективную оценку последствий аварии для здоровья людей и за разумные решения о принимаемых мерах. Против этого выступали силы общественного мнения, разжигаемого средствами массовой информации и, главное, армией политиков времен перестройки, стремившихся раздуть последствия до галактических масштабов с якобы благородной целью — урвать побольше денег из слабеющего центра и заодно проложить себе «путь наверх». Эта «забота о людях» обернулась трагедией тысяч неоправданно переселенных жителей, а также чувством обреченности миллионов граждан сегодняшних трех стран перед лицом якобы беспощадной радиации.
Спартаку Беляеву принадлежат слова, обращенные к мировому сообществу в предисловии к известному докладу «Международный чернобыльский проект. Оценка радиологических последствий и защитных мер»: «Научный результат не может искажаться в угоду любым, даже самым гуманным политическим схемам. Только политика, основанная на реальности, может быть гуманной».
После аварии 2011 года на Фукусиме — японской АЭС американского дизайна, когда рухнул еще один миф о чисто советской «природе» случившегося 25 лет назад как «результате фундаментальных недостатков реактора, невозможных на западных АЭС», — выяснилось, что отнюдь не все уроки Чернобыля освоены. Мировое сообщество признает: «Выполненные после аварии [2011 года] исследования подтвердили, что возникшая в ее результате радиация не оказала непосредственного влияния на здоровье людей. Однако эвакуация более чем 150 тыс. человек привела к преждевременным смертям из-за нехватки медицинской помощи и лекарств, стресса и прочих причин». Запуганное «ужасами Чернобыля» японское руководство «наступило на те же грабли».
Теперь о той правде, которую тщательно ретушировали стремившиеся опорочить СССР авторы иностранного сериала и не любят некоторые восторженные его зрители в нашей стране, с радостью муссирующие все, что говорило бы о неготовности власти, ее «халатности» и ошибках, допущенных в процессе преодоления последствий не виданной до того аварии. Зато эту правду хорошо знают все, кому довелось участвовать в чернобыльской эпопее.
Бессмысленно отрицать продемонстрированную в то суровое время уникальную способность централизованной системы управления народным хозяйством к мобилизации ресурсов всей страны и ее людей для решения проблем и задач, возникавших и формировавшихся в ходе аварии. Научное сообщество едино в оценке: случись Чернобыль несколькими годами позже, в лихие 1990-е, и ничего подобного тому, что было сделано после аварии, просто не смогло бы произойти.
И, наконец, еще одна правда, которую не устает подчеркивать президент Курчатовского института Михаил Ковальчук. Чернобыльская трагедия стала «первым ударом», то есть была эффективно использована для развала той советской страны и централизованной системы, которая была еще в состоянии бороться с последствиями тяжелой аварии. Этот урок Чернобыля нам забывать уж точно не следует.
Автор — советник директора НИЦ «Курчатовский институт»
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
