Спектакли — как люди. Рождаются, взрослеют, входят в пору зрелости, стареют, умирают. Хорошо, если смерть насильственная — когда мудрый худрук волевым решением закрывает исчерпавшую себя постановку. Иногда она вполне еще прибыльная, публика идет, аплодисменты звучат, но согласно правилу умного руководителя, лучше закрыть спектакль на год раньше, чем на день позже.
Зрители могут возмущаться, актеры — искать злой умысел, но для истории польза очевидна: светлый образ вовремя почившего спектакля надолго сохраняется в памяти. Другой вариант — спектакль умирает своей смертью, тихой и для окружающих почти незаметной: играется всё реже и реже и в итоге исчезает. В этом случае вместе светлого образа — забвение при жизни. Но сегодняшние театры, озабоченные кассой, такого почти не допускают — себе дороже. И, наконец третий, очень редкий случай: вконец одряхлевший спектакль сохраняется по идеологическим соображением, как визитная карточка, привет из славного прошлого. Нечто подобное произошло в свое время с мхатовскими «Тремя сестрами». Постановка Немировича-Данченко увидела свет в 1940-м и практически не сходила со сцены. Последнее возобновление предприняла Татьяна Доронина во МХАТе им. Горького, и продержалось оно аж до июня 2019 года.
К «Трем сестрам» я еще вернусь, а пока о том, чем спектакли отличаются от людей. Человек умирает навсегда, а вот спектакль, уйдя в небытие, может и возродиться, причем в том виде, в котором был когда-то задуман. Надо только кому-то очень захотеть. В театре «Ленком», захотели, как сами рассказывают, сразу трое: директор Марк Варшавер и актеры Александр Лазарев с Сергеем Степанченко. Объектом желания стала «Поминальная молитва» Григория Горина, закрытая Марком Захаровым еще в 1990-е годы. Умер игравший Тевье-молочника Евгений Леонов, и, хотя у него был дублер, худрук решил, что без Евгения Павловича спектаклю не жить. Теперь ушел Захаров, еще раньше покинули этот мир Ларионов, Абдулов, Пельтцер, корифеи ушедшей в легенду постановки, но Ленком вопреки всему решил спектакль возобновить. Благо сохранились видеозаписи, и работают актеры, помнившие, как он выглядел и звучал.
Сергей Степанченко, который был Урядником, стал Тевье. Иван Агапов, бывший студент Перчик, — Менахемом-Мендлом. Александр Сирин продолжает осваивать амплуа женихов, от молодого портного Мотла перешел к возрастному мяснику Лайзеру-Волфу. Есть в новом-старом спектакле и роли по наследству. В другом составе Тевье играет сын Евгения Леонова — Андрей. Его старшую дочь Цейтл — Татьяна Збруева, дочка прежней Цейтл, Елены Шаниной. Жаль, что не вернулась в «Поминальную молитву» Александра Марковна Захарова. В театре говорят, что режиссер звал ее на роль Голды, матери большого семейства, но она, как в свое время ее отец, решила второй раз в ту же воду не входить. Может быть, и зря. Возрожденный «деталь в деталь» спектакль вопреки опасениям не оказался живым трупом, напротив, вздохнул и задышал, как спавшая красавица.
Да, в 1990-е он смотрелся по-другому (рекомендую запись канала «Культура») — более остро, живо, злободневно, как всегда смотрелись спектакли Захарова, сделанные вроде бы на вечные темы, но обязательно с учетом того, что происходит здесь и сейчас. Актуальность нынче ушла в интернет, зато «вечное», в отличие от сегодняшних мемов-скороговорок, проговаривается весомо и обстоятельно, насколько приложимы эти эпитеты к изящным горинским афоризмам. Другими словами, частная история, хотя в ней не изменено ни слова, перестала быть личной, на первый план вышел рассказ о человеке — вне зависимости от его национальности и места жительства. Оппозицию «русское – еврейское» уверенно потеснило «свое – чужое», притом, что приметы местечка Анатовка сохранены, и главный герой по прежнему Тевье-молочник. Но — другой.
Евгений Леонов был Тевье в своем времени и своем сюжете, хотя и выходил в начале спектакля в джинсовке и кроссовках. Сменивший его Сергей Степанченко носит всё, что полагается правоверному еврею, но ни на секунду не растворяется в своем герое. Его могучая фигура возвышается и над ним, и над всем его окружением, и это правильный ход. В новой старой «Поминальной молитве» важны не персонажи, а идеи. Глобальный мир требует не столько приоритета своих, сколько освоения чужих ценностей, но до какого предела они поддаются пониманию? Имел ли ввиду режиссер Лазарев и ведомые им актеры такой поворот, не знаю, да и неважно это. Случилось то, что случилось, и спектакль оказался к этому готов.
Другой пример — «Три сестры» в МХАТе имени Горького, который был возобновлен накануне пандемии, но, по сути, только сейчас открывается зрителям. И прежде всего — «картинкой». Она безупречна. Сияет свежестью, как только что помытое окно.
Аплодисменты звучат сразу после подъема занавеса. Видимо зрители, да и артисты, истосковались по сценографии, в которой можно просто жить. В интерьерах Владимира Дмитриева можно к тому же жить с комфортом. Каждая деталь несет на себе отпечаток хорошего вкуса и привычек хозяев. Тем горестнее воспринимается постепенное его захламление, разрушение и финальное вытеснение на почти лубочный березовый пленэр. Проблема в том, что картинкой долго любоваться не будешь, нужно приложить к ней еще что-то, оправдавшее бы реанимацию спектакля 1940 года.
Для специалистов и знатоков-любителей это «что-то» очевидно: занятно искать различия между тем, что было, и тем, что стало. Но для простого зрителя такие поиски — слишком умозрительное занятие, ему нужна идея, настроение, то, что называется «о чем спектакль». Когда вышла премьера, очевидцы дружно писали и говорили об объединившем зал ощущении счастья, которое они уносили с собой. По нынешним меркам — откуда оно в эпоху большого террора? Но тогда, возможно, помнили, каким счастьем были исчезнувшие дворянские гнезда. В 1940-е война по-особому высветила тему уходящих мужчин и остающихся женщин, потом, возможно, были другие резоны сохранять спектакль, а сейчас? Не оправдывать же дорогостоящую постановку тем, что в ней играют актеры, соответствующие героям по возрасту, чего не было в премьерном году.
Можно, конечно, сослаться на «датские» мотивы — 160 лет со дня рождения драматурга, 120 лет пьесе и 80 самой постановке, но в этом случае логичнее выглядел бы вечер мемуаров или тематическая выставка. А реставрация, возобновление, восстановление (нужное — подчеркнуть) хороши только при твердой уверенности, что спектакль не станет музейным экспонатом, пусть и очень ценным. С «Тремя сестрами» это, к сожалению, случилось. «Поминальную молитву» музейный статус миновал. Более того, в нынешнем репертуаре «Ленкома» спектакль 1989 года, похоже, самый живой и современный. Хорошо это или плохо — решать руководству театра. Зритель же в любом случае выиграл.
Автор — доктор искусствоведения, профессор, редактор отдела культуры «Известий»
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
