Сестра моя смерть: дебют Евгения Водолазкина в драматургии
Каждая новая книга Евгения Водолазкина — событие для русской словесности. Тем более нельзя было пройти мимо первого опыта писателя, литературоведа и постоянного колумниста «Известий» в области драматургии. Бумажная книга, впрочем, выйдет только осенью, а пока все четыре входящих в нее пьесы доступны в электронном и аудиоформате. Критик Лидия Маслова не преминула ознакомиться с ними и представляет книгу месяца — специально для «Известий».
Евгений Водолазкин
Сестра четырех
Москва: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2020. — 323 с.
Прозаик Евгений Водолазкин давно вызывает интерес театральных режиссеров (существуют спектакли по его повестям «Соловьев и Ларионов» и «Близкие друзья», и даже грандиозный религиозно-исторический роман «Лавр» сумел уместиться в сценическую версию). Однако в качестве драматурга он дебютирует лишь сейчас — сборником из четырех пьес, вроде бы и разных по жанру, но объединенных метафизическими интересами автора.
Несмотря на твердое стремление Водолазкина дистанцироваться от того, что нервно обсуждается в газетах, блогах и по радио, велик соблазн анонсировать первую, заглавную пьесу как непосредственный отклик на коронавирусную пандемию, в котором преобладающей эмоцией, по признанию самого писателя, является недоумение.
Разумеется, лучший способ выразить полное непонимание и растерянность — это абсурд, которого Водолазкин не жалеет, описывая происходящее в палате инфекционной больницы имени Альбера Камю. Во второй половине пьесы французский коньяк (возможно даже, одноименный с писателем-экзистенциалистом) становится коммуникативной смазкой для пациентов. Впрочем, герой знаменитого романа «Чума» демонстрировал гораздо большую рассудительность, мужество и самообладание, чем мечущиеся в беспомощной панике водолазкинские персонажи.
Сцена из спектакля «Соловьев и Ларионов» в театре «Современник»
В больнице с экзистенциальной вывеской заточены, помимо врача и медсестры, «человек-пицца» по кличке Фунги, занимающийся «ритейлом продуктов питания», и писатель, претендующий на то, чтобы в своей объективно-описательной функции оставаться «над схваткой». Он и предлагает свою фантазийную версию зарождения коронавируса: «Этот тип запек карасей в сметане, густо посыпал их вирусами из банки и, приклеив усы, отправился раздавать на площадь Тяньаньмэнь».
Чуть позже к персонажам присоединяется народный депутат, предлагающий нехитрый способ оптимизации лечебного процесса — путем перемещения лишних больных в коридор или во двор, — а также повышающий градус абсурдизма демагогией:
«Пока мы не решим вопросов демографии, мы не решим ни одного важного для страны вопроса. Ни одного! Дело ведь не только в том, чтобы зачать ребенка. Это — сколько угодно! Это как раз проще всего. Раз-раз-раз — и бегают по улицам Кольки и Польки! Задача-то как раз в том и состоит, чтобы убрать их с улицы, заставить учиться. А потом — отправить в космос»
Несмотря на декларируемую Водолазкиным бахтинскую «вненаходимость» автора, смотрящего на героев со стороны, в иные моменты обнаружить его присутствие совсем не трудно. Именно писатель разбивает об пол служащее источником «психоза» надоедливое радио, приносящее примерно одинаковые новости из разных точек планеты, а то и проявляющее собственную злую волю. Вненаходимость — вненаходимостью, а своего острого интереса к теме смерти, одной из важнейших в его прозе, Водолазкин не скрывает и как драматург.
Площадь Тяньаньмэнь в Пекине
Так или иначе, во всех пьесах он клонит к тому, что к смерти надо готовиться заранее, в идеале — с самого начала жизни (несмотря на общечеловеческую легкомысленную склонность жить так, будто смерти вообще нет). И если под кроватью у кого-то в первом акте лежит коса (по совместительству служащая и чеховским ружьем, и «роялем в кустах»), то рано или поздно ее хозяйке придет время собирать урожай, пусть даже в данном случае спасительный занавес успеет опуститься раньше.
Memento mori становится философским стержнем, на который нанизаны все четыре пьесы сборника. Вторая, «Пародист», вообще не имеет обязательной привязки к конкретному времени и месту, хотя оно и обозначено ремаркой «Гостиная дома под Петербургом», а над камином висит абсолютно чеховское ружье. Оно, впрочем, сразу же становится объектом постмодернистской иронии:
«МАССАЖИСТКА. В какой-то пьесе неплохо о ружье сказано. Как-то так сказано, что вот ружье... Никто не помнит, что за пьеса? (МУЖУ.) Вы не помните? МУЖ. Конечно, помню. «Человек с ружьем»
Эти безымянные «жена», «муж», «массажистка», «спортсмен» и «инспектор ДПС» (последние двое также являются в обличье любимых метафизиком Водолазкиным ангелов) могут в принципе быть какой угодно национальности. Единственный снабженный именем персонаж Бубенцов вполне способен носить какую-нибудь звенящую французскую фамилию, коль скоро адюльтер является основным сюжетным механизмом «Пародиста». Пьеса сплетена из перекрестных сексуальных взаимодействий, довольно скучных, но настолько плотных, что вырваться из этой паутины можно лишь одним способом — притворившись покойником, спародировав собственную смерть.
Многочисленные интимные связи опутывают и главного героя пьесы «Музей», Сергея Мироновича Кирова, считающего брак буржуазным пережитком. Однако самая важная в кировской жизни (да и смерти) связь — не с женщиной, а со Сталиным. «Музей», пожалуй, наиболее психологически интересная, глубокая и при этом остроумная из всех пьес сборника, рассказывает, если сформулировать предельно кратко, о том, как «Сталин Кирова убил в коридорчике». Хотя эта частушка напрямую не цитируется, она как-то сама собой звучит в голове фоновым музыкальным сопровождением. Да и упомянутые в ней огурчики (малосольные) то и дело являются в качестве закуски к водке, спрятанной в кировском кабинете за собранием сочинений Ленина. Среди персонажей есть и инфернальный врач, еще при жизни зачитывающий Кирову леденящий эпикриз:
«В результате вскрытия при отворачивании левого полушария головного мозга над левой половиной мозжечкового намёта обнаружена пуля. Тип — тупоносая оболочечная калибра «Наган». В настоящее время она хранится в Музее Кирова за пуленепробиваемым стеклом. Шансов на выживание у покойного не было. Вещество левого полушария мозжечка размозжено»
Околомедицинская тематика в «Музее», как и в «Сестре», неумолимо перетекает в религиозно-философскую и подталкивает к излюбленной Водолазкиным идее, что только вера в Бога — главное, если не единственное, средство от страха смерти.
Никто вроде бы формально не умирает в заключительной пьесе «Микрополь» (кстати, уже поставленной в прошлом году в Томске), однако ее название рифмуется с «некрополем» достаточно отчетливо, чтобы воспринимать носящих греческие имена героев как изначально мертвых. Не отвлекают даже их комические суетливые потуги баллотироваться в мэры, обманывать дольщиков, жен и мужей (в водолазкинском понимании человек, отказывающийся видеть метафизическое измерение, мало чем отличается от мертвеца).
«Микрополь» — политическая сатира с элементами фривольного свингерства, внутри которой таится греческая трагедия, без долгих проволочек превращающаяся в фарс. В его финале, как и полагается, возникает deus ex machina, чтобы вернуть надежду отчаявшемуся хору обманутых дольщиков, однако эта внезапная победа разума и справедливости над тотальным хаосом выглядит кратковременной и случайной.
