«Для взрослого год жизни — подарок, ребенка нужно вылечить навсегда»

15 февраля в мире отмечают Международный день борьбы с детским раком. О передаче пациентов в возрасте от 18 лет до 21 года в ведение детских врачей, создании специального опросника для педиатров, который поможет выявлять онкологию на ранней стадии, и причинах роста заболеваемости корреспонденту «Известий» Валерии Нодельман рассказал главный детский онколог Минздрава РФ, заведующий отделением опухолей головы и шеи, заместитель директора по научной работе Российского онкологического научного центра имени Блохина, академик РАН, доктор медицинских наук, профессор Владимир Поляков.

— Растет ли в последние годы количество случаев онкологических заболеваний у детей?

— Ежегодно в стране заболевают 12–15 детей на каждые 100 тыс. В 2016 году онкология была впервые выявлена у 3217 детей. Это примерно такое же количество случаев, что и в предыдущие годы. Но если оценить ситуацию за больший период, например за последние 20 лет, то мы видим тенденцию к увеличению заболеваемости и у детей, и у взрослых. Рост составляет примерно 15–20%, и в России эти показатели не отличаются от общемировых.

— Это как-то связано с появлением новых методов диагностики рака?

— Да, несомненно. Раньше в распоряжении педиатров были только фонендоскоп и рентген. Сейчас все регионы обеспечены аппаратами УЗИ, КТ, МРТ. Развиваются такие методы, как ангиографическое исследование, позитронно-эмиссионная томография, радиоизотопная диагностика. Но пока такие аппараты не везде доступны. С введением новых форм диагностики стало проще выявлять онкологические заболевания.

— Наблюдается ли истинный рост заболеваемости онкологией, не связанный с диагностикой?

— К сожалению, такая тенденция тоже есть. Но если у взрослых имеется четкая взаимосвязь между состоянием здоровья и образом жизни (например, с питанием), то у детей мы с уверенностью можем говорить только о влиянии экологических факторов. Так, после чернобыльской катастрофы у нас омолодился рак щитовидной железы. Раньше он встречался в пубертатном периоде, а после аварии стал появляться у пациентов четырех-пятилетнего возраста, причем у мальчиков чаще и в более агрессивной форме, чем у девочек. Влияние ионизирующей радиации на щитовидную железу продолжалось в течение десяти лет, а потом пошло на спад.

На детской заболеваемости онкологией также сказывается образ жизни родителей и генетические факторы. К счастью, таких болезней, которые передаются по наследству, всего два: ретинобластома (злокачественное заболевание сетчатки) и медуллярный рак щитовидной железы.

— У детей встречаются те же виды онкологических заболеваний, что и у взрослых, или есть специфика? Есть ли какая-то специфика в лечении детских раков?

— В детском возрасте больше распространена саркома (опухоль мезенхимальной ткани). Она чувствительна к химиотерапии, поэтому с появлением новых лекарственных препаратов выживаемость больных сразу подскочила процентов на 20–30. Результаты лечения детей от онкологических заболеваний в целом лучше, чем взрослых. Это связано не только со структурой заболевания, но и с протоколом. Он очень жесткий, потому что мы лечим не на год, а на всю жизнь. Если для взрослого год жизни — ценный подарок, то ребенка нужно вылечить раз и навсегда.

— Но ведь и у молодых людей вся жизнь впереди. Можно ли к 18-летним пациентам применять те же критерии, что и к взрослым?

— Мы подняли вопрос о передаче пациентов от 18 лет до 21 года в ведение детских врачей, как, например, сделано в Америке. Действительно, этой возрастной группе уделяется недостаточно внимания. Родители перестают водить совершеннолетних детей по поликлиникам. Им полагается самостоятельно обращаться во взрослые онкодиспансеры, но там другая интенсивность лечения. Молодые люди получаются брошенными. Правительству следует принять законодательный акт, который позволит детским врачам заниматься пациентами до 21 года. Мы выступили с этой инициативой, но процесс движется не так быстро, как хотелось бы.

— Как меняется арсенал средств у врачей для лечения детской онкологии?

— Сейчас развивается протонная терапия, которая может прицельно воздействовать на опухоль и меньше повреждать окружающие ее ткани. Это особенно важно для лечения детской онкологии, потому что позволяет сохранить качество жизни пациента на долгие годы. Появились новейшие методы лучевой терапии — кибернож и гамма-нож. В России уже есть такие аппараты, но их очень мало и пока они работают на коммерческой основе. Их преимущества в стереотаксическом облучении — с учетом физиологических движений (например, грудной клетки при дыхании).

— Как обстоят дела с ранней диагностикой онкологии у детей?

— К сожалению, не существует каких-то специфических ранних признаков развития злокачественного заболевания у ребенка. Как правило, оно маскируется под разные детские болезни: вирусные инфекции, отиты, гаймориты, поносы. Поздняя диагностика связана со слабой онкологической настороженностью специалистов, к которым попадают такие дети.

Зачастую бывает, что родители первыми обнаруживают проблему. Например, мама купает младенца и нащупывает уплотнение в животе, которое оказывается опухолью почки. Или замечает необычное свечение зрачка — так называемый «кошачий глаз». А это ретинобластома.

— Что нужно сделать для того, чтобы решить вопрос с ранней диагностикой онкологии у детей?

— Сейчас мы совместно с директором департамента медицинской помощи детям и службы родовспоможения Еленой Байбариной подготовили и утвердили опросник для педиатров, который поможет на поликлиническом приеме выявить у ребенка развитие онкологического заболевания. С помощью него врачи будут распознавать «маски» онкологических заболеваний, интересоваться генетикой семьи. Внедрение протокола опроса необходимо, ведь обычно педиатрам просто некогда поговорить с родителями, особенно в период эпидемий. Будем внедрять его через Министерство здравоохранения во всех педиатрических учреждениях страны.

— Хватает ли специализированных клиник, чтобы качественно и своевременно лечить детей от онкологии?

— Профильных лечебных учреждений не хватает. К нам едет вся Россия, но детский корпус на 250 коек строится у нас уже 25 лет. Всё не хватает денег. Чтобы закончить строительство, нужно 2 млрд 300 млн рублей. Перед Новым годом правительство распорядилось выделить эти средства, но они будут поступать частями, а нам нужно сразу хотя бы половину. Поэтому строительство завершится всё равно не ранее 2018 года.

— Какие виды и стадии онкологии у детей всё еще лучше лечить за рубежом?

— До недавнего времени у нас не было возможности делать тандемную (двойную) аллогенную трансплантацию костного мозга, но сейчас такие пересадки проводят в центре имени Раисы Горбачевой. Долго стоял вопрос о банке стволовых клеток, но теперь он функционирует. На проведение некоторых трансплантаций больные пока уезжают за границу, потому что у нас пока нет соответствующего закона. Протонная терапия больше развита в европейских странах. А в плане диагностики мы делаем всё то же, что Европа и Америка.

— Какие события в детской онкологии стали ключевыми за последние два года?

— На нас стали обращать внимание в правительстве, в результате чего сдвинулся с мертвой точки вопрос строительства детского корпуса. Мы провели обширный съезд детских онкологов — уже пятый по счету, юбилейный. Сделали кооперированный протокол исследований с региональными коллегами, что позволит им находиться почти на одной планке с федеральными центрами. Мы сделали сайт «Детская онкология РФ», с помощью которого будем развивать образовательные программы для детских онкологов и широко информировать всех специалистов. Широко практикуем новые методы лечения. Например, методика сохраняющего лечения глаза. Мы единственное учреждение на территории России и ближнего зарубежья, которое внедрило и использует эту методику.

В детскую онкологию врачи идут неохотно, обычно по убеждению, и остаются навсегда. Наша работа тяжела и физически, и морально. Иногда лечишь ребенка полгода, достигаешь выдающегося результата, а через некоторое время рак может вернуться, дать метастазы, и всё начинается по новой. Но зато, когда дети выздоравливают, это большое счастье. Ради этого работаем.