Виктор Сухоруков: «Зритель — мое государство, моя партия, мой орден»
К юбилею народного артиста России Виктора Сухорукова, которому в ноябре исполнится 65 лет, в городе Орехово-Зуево установят его скульптурное изображение. С актером, который скоро станет памятником, встретился корреспондент «Известий».
— Виктор Иванович, говорят, скульптуру уже привезли в ваш родной город.
— Да, доставили. Когда меня стали уговаривать дать согласие на это мероприятие, я долго сопротивлялся, но в итоге подумал: а почему бы и нет? Рассудил так: пусть это будет некой точкой, вокруг которой станут собираться поклонники моего дарования и земляки. Они, конечно же, что-нибудь мне натрут. А может быть, и оторвут. И, скорее всего, напишут. Причем не факт, что ласковое слово (смеется).
— Когда искал ваши контакты, удивился, что у артиста такой величины нет агента...
— А вы мне можете сказать, что такое агент?
— Человек, который занимается продвижением. Если уж совсем примитивно — сводит актера с продюсерами.
— А вы сами не можете позвонить продюсеру или режиссеру? Или создатели картины не могут разыскать нужного им артиста?
— Гипотетически могут. Но актер не может уследить за всем, что происходит на кинорынке.
— А вы думаете, агенты всё знают? Вы сначала научите человека быть агентом. У нас в России нет школы кастинг-директора. В лучшем случае это помощники режиссера или люди, которые были рядом с кинематографом. А ведь это наука! Здесь и философия, и психология, опять же нужны терпение и мудрость.
Первостепенная задача агента — продвижение своего клиента, его защита и ведение дел. Ни того, ни другого, ни третьего многие, увы, не делают. Иногда агенты портят нам картину жизни. Меня режиссер разыскивал, а кастинг-директора говорили — мол, его нет, он запил, в отъезде или дорого стоит. И всё неправда (смеется).
— В каких картинах вы сегодня снимаетесь, если не секрет?
— Ни в чем не снимаюсь. Последний раз снимался весной прошлого года у Андрея Прошкина в картине «Орлеан» и в фильме «Охрана» Александра Прошкина. Год играю только в спектаклях, но буквально на днях подписал контракт на четвертый сезон сериала «Физрук» — буду играть отца Дмитрия Нагиева. У меня состоялась с ним встреча, а затем подписание документов. Согласился на 16 серий. Первый раз в жизни. Я Диму предупредил, что в таком формате не работал. Не знаю, как это всё устроено, но будем учиться.
— Немного о культовых фильмах Балабанова. Ваш герой картин «Брат» и «Брат 2» стал собирательным образом эпохи. На ваш взгляд, каков сегодняшний герой поколения?
— Героя пока нет. Более того, у нас даже персонажа нет. Время даже не дает лица, оно его стерло. Сегодня мальчики и девочки — герои сериалов — похожи друг на друга. Как будто все они — родные дети одного режиссера, который так же похож на них. Время продиктовало безличность. А ведь что такое герой? Это не только лицо, а характер, поступок.
— Время не дает героя или же сценаристы не могут собрать его характерные черты?
— Сегодня кто-то должен сочинить персонажа, который будет честным, бесстрашным и его будет тянуть в родной дом. Какое у него будет прошлое, что за поступки он совершит — неважно. Мне не хочется, чтобы кинематограф зависел от идеологии. Герой должен, как ни странно, объединять и власть, и оппозицию, нести разное видение жизни своего времени.
— Многие фильмы, в которых вы снялись, сегодня причисляют к артхаусу. А в театре постмодерна у режиссеров вроде Богомолова или Серебренникова сыграть не хотелось?
— Всё, что они делают, не ново. Скажу еще жестче: это уже сто раз было. Просто мы многое не видели и не знаем. Вышеперечисленные люди очень талантливы и трудолюбивы. Они амбициозны и эгоистичны. Но личностного художественного образа пока у них нет.
Вот смотришь на картину и можешь угадать, кто ее написал. А эти спектакли можно и перепутать. Я здорово отношусь и к авангарду, и к артхаусу. Обожаю театр-шараду, театр-ребус, одним словом, театр ума. Но я ненавижу театр эпатажа. Для этого есть какие-то другие аттракционы. Хотя и здесь можно поспорить, а то скажут, мол, Сухоруков чего-то словоблудит. Тут нужно очень конкретно разговаривать об определенном художнике и его спектакле.
— Вы следите за театральной жизнью столицы. Как вам последние нашумевшие спектакли и «разборки» вокруг них?
— Ни одно произведение искусства не стоит такого шума. Когда происходит крикливость вокруг некоего создания, мне кажется, это кликушество, собрание, базар, но никак не театр. Искусство нужно видеть, слышать, проникать в него. Когда я буду визжать около Моны Лизы, кто же главным выйдет: я — кричащий или Мона Лиза, молча смотрящая?!
— Так может, это мы, зрители, создаем такую шумиху вокруг спектаклей? Того же... «Тангейзера», к примеру.
— Вы сейчас с трудом вспомнили название спектакля, вокруг которого был шум на всю страну. А на самом деле всё примитивно. Кто-то понял и трактовал спектакль именно так. И навязал нам мнение. А другой человек, может, и не понял ни черта. А третий вообще не пошел на спектакль.
— Идеологические установки вам не мешают?
— Если говорить о каких-то идеологических загонах и ремнях, то я не чувствую никаких ущемлений. Играю разные роли, имею гражданскую позицию, понимаю, где я и с кем. В какой жизни и времени. И никто никогда не подходил и не говорил мне, мол, так делать нельзя. Даже в советское время. Хотя много лет назад у меня был спектакль «Теркин на том свете». Это последняя работа Петра Фоменко. Так вот, его вызвали в какую-то инстанцию и сказали: «Зачем вам этот спектакль?» Только я об этом ничего не слышал, и мы продолжали играть.
— Вы сказали, что имеете четкую гражданскую позицию. Что сегодня волнует Виктора Сухорукова? Есть ведь у вас своя боль, о которой вы пытаетесь сказать на сцене.
— Нет у меня болевой точки как у актера. И гражданская позиция тут ни при чем. Профессия актера в метафорическом смысле подразумевает выход к публике голым. Без всяких идеологий и позиций, без всяких точек зрения. Актер выходит играть, он по натуре игрок, а не политик, не философ. В этой игре мне уготовлена своя фишка — пространство, в котором я должен существовать.
И если я как актер «вывалю» в профессию свою гражданскую позицию и болевую точку, то это уже не искусство. Я сам себя закапканю и ограничу. Я этой болевой точкой обслужу часть публики — а как же другие? У нашей профессии нет партии и членских взносов. Нет черного и белого. Приходи в театр голым. Тебя нарядит драматургия, оденет и накормит режиссура. Постановщик зарядит тебя идеей. Ты можешь соглашаться или нет, как актер и человек. Но как только ты взял роль, должен на сцене быть бессребреником. Без каких-то отличительных черт.
— А как же насчет того, что в театре в первую очередь интересен человек-актер, а не наоборот?
— Уверяю вас, я самых подлых людей, самых никудышных персонажей играю с любовью. Иначе они будут необаятельными. А если необаятельны, то мертвы. Мертвечина не передает энергию через рампу. Значит, зритель меня не увидит, не услышит, заскучает. А у меня главная задача — вызывать интерес. Для меня зритель — мое государство, моя партия, мой орден.