Итоги единого дня голосования уже подвели и прокомментировали политики, эксперты, журналисты. В разбросе множества ярких и интересных региональных кампаний трудно увидеть реальный масштаб происходящего. 23 региона, в которых выбирались губернаторы, — каждый четвертый в стране. 11 регионов выбирали законодательные собрания. Также прошло множество выборов муниципального уровня, в том числе в ряде крупных областных центров. Общий списочный состав избирателей превысил 52 млн человек — это почти половина от всех имеющих право голоса в стране (112 млн). 39 партий-участниц, 152 списка кандидатов, в общей сложности 84 региона, в которых проходили те или иные выборы.
Но был еще один важный нюанс, ускользнувший от внимания большинства политических комментаторов. Это были первые большие выборы, проходившие уже при новой кремлевской команде руководителей внутренней политики. И большинство изменений, произошедших в нашей политсистеме начиная с 2012 года, как раз сейчас и проходили первое серьезное испытание.
Что же изменилось всерьез по сравнению с 2000-ми?
Во-первых, резко возросло число политических игроков. Причем основной сдвиг фиксируется именно на региональном и местном уровне. Многие годы нашу политсистему населяли преимущественно так называемые «головастики» — политические структуры, позиционируемые как общефедеральные, но фактически имеющие сколь-нибудь серьезный ресурс только в столице. Это была узкая тусовка московских медиазвезд, которых всерьез интересовали только выборы верхнего уровня — думские и президентские. Их основным политическим требованием все эти годы был приоритетный допуск к федеральным телеканалам — на тогдашнем жаргоне это называлось «борьба за свободу слова».
Медийность приносила голоса и обеспечивала политическое будущее. Она же расторговывалась по франшизной модели в регионы — те «авторитетные предприниматели», которым нужен был политический статус у себя в территории, приобретали у столичных звезд право на использование того или иного партийного бренда и шли с ним на местные выборы; звезды иногда устраивали гастроли в их поддержку, но этим связь и ограничивалась.
Сегодня происходит фундаментальная пересборка этой модели. Теперь для любой политической силы федеральная кампания — своего рода вершина пирамиды, штурму которой предшествует кропотливое выстраивание позиций на низовом уровне политики — начиная с выборов муниципальных советников.
Меняются приоритеты избирателей — теперь, думая о том, за кого им голосовать на общерегиональных или федеральных выборах, они ориентируются не только на то, кто из известных политиков что сказал по телевизору, но и на то, кто представляет их партии непосредственно на земле, с кем возможен личный контакт и кто знает их жизнь не понаслышке. Более чем 250 тыс. муниципальных депутатов — это и есть тот «сержантский слой» российского политического класса, на котором держится вся система представительной власти. Партизация этого слоя — наиболее значимое укрепление политсистемы в целом.
Результат можно увидеть уже на этих региональных выборах. Большинство губернаторских выборов завершились для их лидеров с результатом в 50–60% в отличие от «азиатских» цифр недавнего прошлого. У действующих глав практически везде были сильные конкуренты — причем не «варяги» из Москвы, а свои, постоянно проживающие в регионе политики, способные собрать десятки и сотни тысяч голосов в свою поддержку. Второй результат на губернаторских выборах с результатом в 15, 20, 25 или даже 38% для любого из них — прекрасный задел на думскую кампанию, будь то одномандатную или партийную. Этот слой новых людей, представляющих на местах оппозиционные партии, превращает выборы из скучного столичного телешоу в неотъемлемую часть уже местной жизни и местной повестки.
Нельзя сказать, что региональные элиты, сгруппированные вокруг правящей партии, легко приняли такое изменение правил игры. Многим из действующих руководителей хотелось, чтобы всё было по-старому — чтобы сильных конкурентов отсекать еще на этапе регистрации, «сушить» явку, мобилизовывать на админресурсе лояльные группы населения и давать заранее предсказуемый результат в пользу «Единой России». Но те, кто пытался так действовать, в нынешнем году получили по рукам — и не от оппонентов, а от Кремля.
Что до самой «Единой России», то новые обстоятельства заставили меняться и ее. Внутрипартийные праймериз из пропагандистского мероприятия эволюционируют в полноценный механизм отбора кандидатов — показателен пример Самары, где губернатор попытался вопреки итогам праймериз продвинуть свой список и вынужден был снимать его с выборов уже в ходе кампании.
ЕР сама по себе — сложный конгломерат различных групп и тоже оказалась вынуждена выстраивать публичные процедуры согласования их интересов уже внутри самой себя. Это делается не от хорошей жизни — если процедуры не заработают, удержать лидерство на фоне крепнущих системных партий ей будет непросто: уже сейчас в регионах новая волна лидеров в значительной части состоит из бывших единороссов, перешедших в другие партии.
На другом краю политики тоже обнаружилась невозможность жить по-старому. Провал ПАРНАСа в Костроме (Новосибирске, Калуге, Магадане) — не в последнюю очередь результат того, что лидеры либеральной оппозиции не сумели увидеть, как изменилась ситуация. Теперь выборы в регионе — это главным образом поле игры местных кадров, и оппозиционеров это касается в той же мере, что и лидеров ЕР. Чтобы всерьез рассчитывать на результат в регионе, нужны не федеральные медиазвезды и политтехнологи с краткой гастролью на период кампании, а крепкая местная ячейка, состоящая из людей, которые живут на территории, известны на ней, имеют свои группы поддержки и свою историю участия в общественной жизни города или региона. «Паровозы» с московским медийным шлейфом — отныне не ресурс, а обременение. Хочешь претендовать на голоса — договаривайся с местными оппозиционерами и делай кампанию под них, а не под себя.
Самый впечатляющий парадокс всех этих изменений состоит в том, что реальной демократии в России стало больше именно тогда, когда отношения с Западом оказались на самой низшей точке с начала 1990-х. Но это закономерно: теперь демократия понимается у нас не как навязанный кем-то извне уклад, а как механизм внутреннего самоуправления, согласования и выработки политических приоритетов в кругу своих же сограждан.
И, как ни странно, «больше демократии» вовсе не означает «меньше патриотизма». Многопартийность, конкурентные выборы, диалог власти с гражданским обществом, современные процедуры контроля за чистотой голосования — всё это, как выяснилось, прекрасно поддается «импортозамещению».
В этом смысле самый важный политический итог кампании-2015 таков: мы — свободная страна. Более свободная, чем в самые капитулянтские времена конца прошлого века. И это достижение, которым мы вправе гордиться.
