Генеральная прокуратура требует 10 лет для Алексея Навального. Предвижу стройный хор представителей патриотической общественности, призывающих удвоить и утроить этот срок.
Я далек от мысли о том, что все эти усилия совершаются ради того, чтобы сознательно снабдить сетевого правозащитника статусом героя, «борющегося с системой». Скорее, нужно думать о том, почему власть в ее нынешней конфигурации нуждается в борющихся с ней навальных. Боюсь, что по-другому она просто не может предстать «системой» в глазах собственных носителей.
Проблема трансформации власти в «систему» через таких специально отобранных и назначенных сопротивленцев не является предметом целенаправленной политики. Власть в нынешней ее модели просто не может иначе. Речь больше о кризисе эпистемологическом, а не политическом. Возможно, наша власть способна к иным формам существования, но она точно не способна убеждаться в своем существовании иначе, как через агентов борьбы с самой собой.
Однако борьба борьбе — рознь.
Для определенной борьбы нужны не рыцари без страха и упрека, а те, кто в чем-то замешан и чем-то повязан. Только тогда тот, через кого власть в состоянии опознать себя, может быть опознан самой властью. Тут уже не просто отбираются претенденты, не понаслышке знакомые с соответствующими «практиками», а формируется особый антропологический тип, навязываемый времени.
Вовлеченность в бизнес-махинации играет роль обряда посвящения, пройдя через который можно считаться посвященным в круг своих. Роль изгоя не должна здесь вводить в заблуждение: главное, пройти инициацию, а там есть уже все шансы для того, чтобы последние стали первыми.
Исходя из этого, фигура правозащитника, нарушающего право, совсем не случайна. Сочетание защиты права с неподчинением праву делает Навального не просто равновеликим тем коррупционерам, на разоблачении которых он делает имя и деньги, но превращает его в сберегаемого про запас носителя чрезвычайной власти, в ее комиссара. Напомню: именно комиссару, согласно известным рассуждениям Карла Шмитта, принадлежит возможность «защиты права». Сам немецкий юрист эту «линию защиты» связывал с деятельностью фюрера. Последний не только мог нарушать закон во имя законности, но и должен был это делать. Конечно, даже клакеры Навального не хотели бы видеть его своим фюрером — так получается само собой, «без рефлексий».
Начало, с которым стоит соотнести, казус сетевого борца с коррупцией, к самому Навальному никакого отношения не имеет. Оно имеет отношение к истории бывшего генерального прокурора Юрия Ильича Скуратова.
Демонстрация по тогдашнему ОРТ кадров, в которых «человек, похожий на прокурора», проводил досуг в бане с двумя обнаженными куртизанками, стала главным разоблачением эпохи войны компроматов. Те, кто организовал этот показ, рассуждали как моралисты: не место во власти прокурору, который только прикидывался честным человеком, а оказался моральным разложенцем.
Ход мыслей заказчиков разоблачения Скуратова был примерно такой же, как у управдомши из «Бриллиантовой руки», обвинявшей Семена Семеновича Горбункова в том, что после его возвращения из-за границы на его поведении сказалось иноземное падение нравов. Разоблачить моральное падение было равносильно тому, чтобы вкусить всю сладость этого морального падения или вдоволь нафантазироваться.
Картинки, иллюстрировавшие проступок «человека, похожего на прокурора», живописали уже не тайные желания, а повседневную жизнь чиновников. Баня для них была местом принятия решений и клубом, попадание в который наполняло буквальным смыслом метафору о «доступе к телу». Иными словами, моралисты, требовавшие отставки Скуратова из-за аморалки, с помощью банных кадров о его досуге рассказали больше не о нем, а о себе.
Сам же Скуратов, совершенно того не желая, изменил код, с помощью которого выражала себя власть. Если раньше обладание властью предполагало демонстрацию того, что ее носитель трудится не покладая рук, то теперь с властью оказалось связанным право на досуг в любое время и в любом месте. Если до случая Скуратова власть сакрализовала себя через превращение в тайну всего, что она делает, то теперь наличие власти означает право на беззастенчивость и отбрасывание стыдливости, которая, разумеется, мгновенно оказывается ложной.
К чему эти воспоминания о Скуратове?
А вот к чему: бывший генпрокурор, а точнее, тот, кто похож на него, запустил механизмы, ставшие за последние годы неотделимыми от превращения власти в реальность. Не Скуратов был прокурором, изобличенным в непотребстве системой власти, а власть сделалась прокурором, который делает шоу из своих саморазоблачений.
Навальный разыгрывает всех нас, когда делает вид, что ему интересно амплуа разоблачителя, взирающего на власть со стороны и извне. Такого рода амплуа предполагало бы изменение механизмов власти. Однако наш адвокат на воеводстве не только не собирается их трогать, но и не знает, как это делать.
Да и к чему такие сложности, когда Навальному просто нужна власть, и он уже отвоевал в ней свое место. Сегодня интернет-компромат Навального на всех подряд служит ту же службу, которую служила демонстрация банных кадров с обнаженным «вроде бы прокурором». Благодаря этим кадрам корпус носителей малой и большой власти расстался со всякими сомнениями и превратил свою жизнь в реалити-шоу: смотрите на нас, завидуйте нам, понимайте, что мы можем позволить себе то, чего не можете вы.
Однако устойчивости положения Алексея помешала банальная жадность. Дело «Ив Роше» на фоне настоящих атрибутов настоящей власти — как чижика съесть в ситуации, когда от тебя ждут «настоящих кровопролитиев». Таких младобюрократов и без Навального пруд пруди.
Поэтому никто не спешит переводить Навального из разряда джуниоров в разряд тех, кто постарше.
Пока писался этот текст, суд отклонил требование прокуратуры об ужесточении наказания. Воровство — слишком банальное зло для того, чтобы воплощать настоящую власть. Десять лет тюрьмы за такие глупости не дают.
Навальный остается со всеми нами в прежнем качестве — молодого дарования, которое подает надежды, чтобы потом было в чем разочаровываться. Как и раньше, он будет натягивать на себя образ Робин Гуда, свидетельствующий не столько о добрых намерениях, сколько о том, что наше общество заново переживает времена Шервудского леса.
Стоит напомнить, что настоящий герой Шервуда, подобно другим разбойникам, был вовсе не «лесным царем», принявшим на время человеческий облик. Сам статус «вольного стрелка» с волшебными видами на свободу возникал в те времена на тот случай, чтобы являть собой силовой резерв для наиболее влиятельного и амбициозного феодала. Возможно, что даже дерзость настоящего Робин Гуда обусловливалась тем, что этот феодал уже был найден, но не хотел себя афишировать.
То же самое можно сказать и про Навального: вполне возможно, за его спиной уже есть какой-то воинственный феодал.
Хуже — если его нет.
Тогда ненулевыми являются шансы на то, что Навальный сам приобретёт славу лихого барона, евшего чижиков, но поборовшего великанов.
