Почти год прошел со смерти одного из самых именитых политических ученых Соединенных Штатов – Роберта Алана Даля. И почти полгода прошло со смерти другого именитого политического ученого — Дэвида Истона. Первый не дожил до своего столетия меньше года, второй — меньше трех лет. Первый был теоретиком демократии, а если быть более точным — полиархии; второй предложил собственный анализ политической системы.
Оба были великими и уже при жизни слыли классиками политической науки.
Собственно, они и были отцами политической науки, ее патриархами, как и некоторые другие ученые, ушедшие из жизни раньше, — Габриэль Алмонд, Сеймур Мартин Липсет и многие другие. С уходом последних великих политических ученых ощущается какая-то странная пустота. Место, которое они занимали и, казалось бы, были готовы уступить ученикам и последователям, остается вакантным. Не то чтобы они не воспитали целую плеяду выдающихся ученых. Да и не только среди их воспитанников в политической науке присутствуют знаменитые умы. Однако равновеликих Далю или Истону всё же не появилось.
Не свидетельствует ли это о конце, буквально о смерти политической науки? Эта мысль странным образом подтверждается тем фактом, что в России, где вроде бы политическая наука расцветала пышным цветом в конце 1990-х и продолжала цвести на протяжении 2000-х, вдруг в этой сфере наступила тишина.
Если раньше один за другим выходили переводы ведущих западных политологов в издательстве РОССПЭН, то сегодня на этом поприще отличается разве что издательский дом Высшей школы экономики, подаривший нам переводы книг Уилла Кимлики, К.Б. Макферсона, Стивена Льюкса и пр. Впрочем, даже в период расцвета интереса к научным основам западной политологии в России — а ведь молодая российская политология должна была познать, каких результатов достигли западные товарищи — книги ни Липсета, ни Истона так не были переведены, а бестселлер Габриэля Алмонда и Сиднея Вербы «Политическая культура» вышел буквально в 2014 году.
Правда, в последнее время не очень слежу за бурной жизнью политической науки в России, хотя регулярно отслеживаю периодику и книжные новинки. Поэтому у меня могло сложиться такое, возможно, превратное впечатление. Но речь не о том. Это всё же следствие, а не причина. Интересно прежде всего, где те великие умы, которые должны ставить точные диагнозы, предлагать язык описания возникших перед мировым сообществом проблем. Не аналитические сводки, а настоящие теории.
Может быть, последние из великих и отказывались уходить из жизни, дожив почти до ста лет, потому что за ними, живыми классиками, так никто и не пришел? Нельзя покривить душой: свой главный вклад в политическую науку они сделали уже давно, в середине ХХ века. И в последние годы они просто числились «живыми классиками». В каком-то смысле судьба даже как-то по-своему несправедливо обошлась, например, с Робертом Аланом Далем. Все главные ученые умерли, а Даль всё жил и жил. Вот Стейн Роккан, с которым полемизировал Даль, умер не в пример раньше.
Но великие американские ученые были честнее многих-многих именитых современников. Так, главным образом немецкоговорящие философы, приехавшие в Соединенные Штаты в середине ХХ века, быстро попытались изменить «политическую науку» до неузнаваемости. С одной стороны, они начали бунт против научно ориентированной политической науки, с другой — создавали оригинальные политические теории. Правда была в том, что так или иначе эти теории были конъюнктурными.
Ханна Арендт написала «Истоки тоталитаризма». В недавно вышедшем художественном фильме, посвященном важному эпизоду ее жизни, один из журналистов, чтобы убедить другого в величии философа говорит «Она же написала это» и достает с полки «Истоки тоталитаризма». Объем произведения тут же убеждает скептика в непреходящем значении великого философа. Другой эмигрант — Лео Штраус — выступал против релятивизма, позитивизма и историцизма. Еще один — Эрик Фегелин — против того, что он назвал «гностицизмом».
Подтянулись европейцы и с другого континента. Майкл Оукшот бунтовал против рационализма со скромной приставкой «в политике», а Исайя Берлин вел войну с монизом — как водится, за плюрализм. Карл Поппер выступил против «врагов открытого общества». Франц Нойман написал могучего «Бегемота», в котором клеймил национал-социалистическое государство как «негосударство». Впрочем, была у каждого и своя «позитивная программа». Но позитивная программа особо не приживалась. В смысле славу громкого мыслителя среди широкой аудитории делать нужно было на негативе.
В отличие от европейцев американцы всё же старались держаться позитивной программы — рассуждать о демократии, «политическом человеке», политической системе, режимах и т.д. Тот же Даль сразу понял, что демократия — понятие не только слишком идеализированное, но еще и чрезвычайно «древнее», и поэтому предложил что-то новое. Но вот что любопытно. В Россию Роберт Даль пришел сильно позже и, как свойственно нашему интеллектуальному климату, заиграл здесь новыми красками. Один из первых его текстов перевели в журнале «Вопросы философии» (!) в 1994 году. Хотя та статья была, разумеется, не философская. То есть, как водится, именно философы пытались внедрить политическую науку.
Мне кажется, правда в том, что как в России политическая наука более всего была оплодотворена философами (ну еще историками и филологами), так и в США ведущими политическими учеными стали именно те, кто прошел сильную школу теоретических знаний. И Даль, и Истон в середине ХХ века писали важные тексты о том, как следует понимать «политическую теорию», и сетовали на то, что она не развивается. Секрет их успеха в науке может заключаться в том, что прежде, чем стать учеными, они были теоретиками, философами если угодно, но выбравшими «позитивную программу».
Я веду к тому, что, чтобы стать великим политическим ученым, с одной стороны, нужно быть философом, с другой — констатировать суть современного политического кризиса: ведь мир всегда в кризисе, не правда ли? То есть в каком-то все же смысле нужно следить за конъюнктурой. Это не означает «быть конъюнктурным». Говорить о демократии и свободе — всегда хорошо, рассуждать об американской исключительности — еще лучше. Но необходимо видеть недостатки и внутри того общества, в котором живешь. Европейские философы, перебравшиеся в США в ХХ веке, их видели. И хотя они были «друзьями либеральной демократии, они не являлись ее льстецами».
Так вот, закончить, вероятно, следует на важной и позитивной ноте. Среди американских политических теоретиков, которого даже считают философом, остался один живой классик. Его не очень хорошо знают в России. То есть не знают вообще. Но он объединил в себе две эти черты — теоретическую фундаментальность и критический взгляд на окружающий мир. Это Шелдон Уолин, родившийся в 1922 году. Хотя свой основной труд он написал, как и многие его коллеги в 1960 году, в начале XXI века он обратил на себя взгляды многих ученых, предложив использовать термин «перевернутый тоталитаризм». В 2003 году он решил так описывать возникающую форму правления в США, для которой характерны коррупция, подчинение политических интересов финансовым интересам крупных корпораций и т.д. То есть он, как и европейские философы, ставшие в США «политическими учеными», видит не только мировой кризис, но и недостатки окружающего его мира — редкий дар для теоретика.
В России политология пока не освоила ни позитивной программы, ни тем более негативной. Но у нее есть шанс поучиться этому у Запада. Ведь политическая наука в США пока не умерла. По крайней мере, не умерла, пока жив последний из ее классиков — Шелдон Уолин.
