«Я наломала немало дров, но какой костер!»

8 октября «Школа драматического искусства» празднует юбилей своей ведущей актрисы — Людмилы Дребнёвой. С виновницей торжества встретился корреспондент «Известий». 

— Вы родились в один день с Мариной Цветаевой.

— Да, и два дня  — 7 и 8 октября — мы играем ее пьесу «Каменный ангел», причем 7-го у нас сотый спектакль. Так что в театре будет банкет сразу по трем поводам.

— У многих есть свои традиции в день рождения. У вас тоже?  

— У меня только одна: встречаться с дорогими мне людьми. А сейчас мне больше всего хочется, чтобы все торжество уже скорее прошло, и я бы вернулась к репетиционным будням. У нас в работе чеховский «Вишневый сад», репетирую роль Любови Андреевны Раневской — о таком можно только мечтать.

— У вас на стене множество фотографий, в том числе с Александром Абдуловым. Каково было с ним работать?

— Мне очень жалко фильм «С любимыми не расставайтесь», поскольку он снимался в советские времена и был сильно порезан. Итоговый вариант тогда принимала комиссия и спрашивала: непонятно, почему он уходит от этой девушки к другой? Моя героиня — Ира, была очень положительная, хорошая. И чтобы было понятнее, наши сцены с Сашей порезали. Мне было больно. А Саша очень был талантливым, человеком-кометой. Такие люди несутся по жизни, их ничто не может остановить: у них просто нет чувства самосохранения. Потому что очень много дано природой, и все это нужно отдать, как долг Господу. 

— Еще, говорят, вы были знакомы с Высоцким.

— Станислав Говорухин, у которого я снималась, как-то привел меня к нему в гости. Он пел песни, а я страшно рыдала: никаких предчувствий его скорого ухода не было, просто сильнейшее воздействие его голоса и его самого на мою юную душу вывернули меня наизнанку. Этого не забыть.

— До работы с Анатолием Васильевым вы служили в Театре Моссовета.

— Тогда многие великие артисты были еще живы: Раневская, Плятт, Сошальская, Марков. Вот это — школа, это — настоящее, никакому времени и старению не поддается. Но самое главное, что я встретила в своей творческой жизни Анатолия Александровича Васильева, который пригласил меня в «Школу драматического искусства». Тогда такого прекрасного здания на Сретенке еще не было, мы располагались в подвале на Поварской. Там сидели с утра до ночи, учились.

Ведь с получением диплома мы еще не получаем профессию, мы осваиваем ее всю жизнь: на каждой репетиции, спектакле. И в жизни надо всё замечать, всё откладывать. Артист работает с личным опытом: всё нужно проживать самому, иначе никто не поверит. Вот и получается, что жизнь и театр перетекают друг в друга, но тем не менее это абсолютно разные вещи. Есть правда театральная, а есть — правда жизни, их не надо путать.

— Не было ли у вас страха перегореть?

— Это возможно только с плохим режиссером, когда он мучает, высушивает, как лимон. И артист перегорает как лампочка: мы ведь своей нервной системой всё постигаем, чтобы потом повторять из спектакля в спектакль, каждый раз внося свежие эмоции сегодняшнего дня.

— Какая роль была самой трудной?

— Роль донны Анны в «Каменном госте» у Васильева. В этом спектакле женщины пели фрагменты оперы Даргомыжского, а мужчины разговаривали пушкинским стихом. Пусть у меня есть и голос, и слух, но я не оперная певица, а драматическая актриса. На всех репетициях был Васильев, выстраивал каждую музыкальную фразу. И у меня не было ни одной мизансцены, кроме той, где я сидела на высоком покатом стуле, что само по себе физически непросто, а уж когда поешь — тем более.

С Васильевым невозможно работать на полуэнергиях, и в итоге, пропев несколько лет эту партию, я от нее отказалась. Просто испугалась за себя, когда в один момент поняла, что могу упасть со стула. Возможно, мой перфекционизм сыграл со мной злую шутку, мое физическое состояние стало пасовать, а с холодным носом петь эту партию невозможно.

— И все-таки — почему вы «пошли в подвал» за Васильевым?

— Я была молода, любопытна и жадна до всего нового. Это был прекрасный период — не было расчета: ни предвидения будущего, ни жажды карьеры. Ничего. Только «сейчас». Я пошла не столько за Васильевым, сколько за своим желанием. И никто не виноват в моих приходах и уходах, которых было много. Даже в зрелом возрасте я всё время делала попытки что-то изменить, когда упиралась в стену. То, что я наломала в жизни дров, — правда. Но зато какой костер!

— Сейчас хотели бы что-нибудь изменить?

— Ну а что я могу? Чтобы мне было лет 35, но со всем реальным опытом? Это невозможно. Да и жалеть о прошлом бессмысленно: я уже этим занималась. Если отдаешь себе отчет, что совершил ошибки, то пока ты жив, всё можно исправить. Всё в твоих силах, никакой старости на самом деле нет. Как говорил Жванецкий: Бог мне дал только две даты — дату рождения и дату смерти. Душа, мне кажется, не стареет. Какую вложили, та и есть: трепетная, молодая, благодарная. У каждого человека душа прекрасна, просто иногда мы о ней забываем. И она мучается, страдает.

— Вы говорите, что в ваше время было без расчета. Сейчас молодежь другая?

— Мне жалко молодых: они потеряны. Тогда у нас были четкие ориентиры, неважно, правильные или нет. Сейчас же всё размыто. Во главу угла ставится карьера, деньги. Нынешнее поколение в этом смысле более разумно, но хорошо ли это для них самих? Не знаю, не пробовала.

— Что вам помогает справляться с трудностями?

— Знаете, пусть что-то во внешнем плане мне и давалось легко, но легко я никогда не жила. В моей жизни было много бед, и прежде всего — уход всех моих близких. Я научилась с этим жить. Сейчас я уже могу отсеивать, что действительно проблема, а что — так, доставляет дискомфорт.

А с трудностями помогают справляться друзья, правильные книги. Ведь надо разбираться в себе, изучать себя, понимать, что от чего происходит. Чтобы себя вовремя остановить и посмотреть с дистанции на ситуацию, а потом себе помочь. Друзья ведь не для того существуют, чтобы навешивать на них все свои проблемы. Для меня дружба равна любви.

— Картины вы начали писать в тяжелый период жизни?

— Когда стали уходить любимые люди, мне подруга посоветовала рисовать. Я сказала, что не умею, но, как выяснилось, и не в этом смысл. Я купила сразу масляные краски, загрунтованные холсты. И вот они, висят. Только через творчество можно излечиться. Выразить себя, порадовать. Что-то просится наружу — пишите. Мне многие говорят, чтобы я издала сборник стихов. Но мое дело — театр.

— А как же кино?

— Когда-то я относилась к кино серьезно, но этот этап моей профессии быстро прошел. Конечно, я благодарна тем, кто меня приглашает, но сейчас к кинопроизводству другое отношение. Если бы какой-нибудь мастер мне позвонил, и работал бы так тщательно, как прежде работали режиссеры — разбирали роли, репетировали, я бы, наверное, на двух стульях сидела.

Но сейчас я такую работу вижу только в театре. В кино надо побольше снять метров за смену. Если толковый режиссер, то поговорит, поправит. Но чаще всего — это просто выученный текст, который ты строишь сам, а потом соединяешься с партнерами. Вчера финал сняли, завтра снимем начало, а потом концы с концами не сходятся.

— В театре такого нет?

— Очень многое я не могу принять. Сейчас существует такое понятие, как режиссерский театр. И в большинстве случаев актер — только функция, краска. А я застала времена, когда в театр приходили на актеров и уходили с потрясенной душой. Но это не значит, что режиссер — второстепенное лицо. Это взаимотворчество. У Георгия Товстоногова, например, была самая блестящая труппа в стране, его артистов знали по именам, и все знали, что они — артисты Товстоногова. Это гордость. Это марка. Сейчас же в этом контексте мне трудно кого-то назвать. А вообще рассуждать о театре на страницах газеты — неблагодарное дело. Может, я чего-то не знаю, и уже завтра мы будем восхищаться чем-то новым.

— Что вы себе пожелаете на юбилей?

— У меня в жизни было столько потрясающих встреч, из-за чего она стала такой богатой и полной… Я бы пожелала себе еще встретить столько же удивительных и интересных людей. В этом для меня самая большая радость.