Анна Андреевна Ахматова была, как известно, страстной любительницей футбола и предсказывала результаты решающих матчей. Поэтесса очень обижалась, когда ее называли Кассандрой: мол, Кассандра, предсказывала только плохое, я же предсказываю всякое.
Осип Эмильевич Мандельштам и вовсе воспел футбольного «толстокожего бога» и создал один из первых очерков «метафизики футбола»: поэт сравнил мяч с головой Олоферна, которой, глумясь, касалась ногою Юдифь.
Подобное внимание к игре, заменившей в более вегетарианские времена гладиаторские бои, не было только лишь данью, которую великие платили за популярность своей публике. Русские поэты раньше других почувствовали то, что футбол имеет какое-то отношение к душе западного человека, более того, что он и составляет, возможно, тайну души, которая, в отличие от русской, как принято считать, лишена каких бы то ни было тайн.
Трудно не усмотреть в этой нарочитой обделенности какой-то особой хитрости или даже уловки. В самом деле: чем таинственнее хочет показаться душа, тем больше она нараспашку, и, наоборот, душа без тайн неприступна, как крепость, и извилиста, как лабиринт.
Футбол далеко не случайно опознается как ключ к этой душе — в нем западная душа находит не только отдушину, но и цех, в котором непрерывно ведется ее ковка и лепка. Это двойственное назначение футбола в культуре стало камнем преткновения даже для теоретиков. Написаны книги не только по истории или теории, но даже и по философии футбольной игры. Однако изложенные в них представления о футболе не простираются дальше аналогий.
Одни без затей связывают игру века с половым актом (футбол как отдушина): получается, что это такой симулятор секса, его виртуальный заменитель. Игроки в нем выступают в роли протезированных гениталий зрителей, ворота же — символизируют понятно что.
Другие одаривают читателей фантазиями о том, что футбол изначально являлся развлечением флибустьеров, которые от нечего делать, — а также из общей кровожадности — использовали в качестве мяча голову какого-нибудь незадачливого пленника. Наблюдающие за футболом оказываются наследниками флибустьеров, которых «куют и лепят» совсем уж на конвейере — без отключения от ТВ (футбол как цех).
В итоге получается странный, если не сказать совсем уж дурной, синтез: мертвая голова, которой посреди зеленого поля пытаются попасть во влагалище, обратившееся, словно по волшебству, в три белые перекладины с сетью. В расчет не принимается то, например, обстоятельство, что мяч — древнее флибустьеров в их европейском понимании, а сеть сама по себе может служить метафорой многих вещей — и в том числе вагины.
Философы футбола забывают о том, что он является не просто одной из игр, а — до известной степени — игрой как таковой. Игра же не терпит описаний — в ней можно либо принимать участие, либо проигрывать.
Именно поэтому даже футбольный комментатор — игрок, потому что — языком, а не ногами — подталкивает мяч к нужным воротам. То же самое делают и зрители, которые меньше всего зрители в театральном смысле, а скорее участники перформанса, в котором наблюдать, не принимая участия, невозможно.
Особенность современных русских любителей футбола в том, что они, наоборот, наблюдение воспринимают как альтернативу участия. Давно смолкли крики дворовых команд под окнами, являвшиеся одним из позывных советской эпохи. Теперь футбол является тем, что происходит на экране и, соответственно, экраном отделено. Русский — это только зритель, а зритель в конечном счете наблюдает только за одним: как проходит мимо него жизнь. Самое печальное, что верно это не только в отношении футбола.
А что все-таки футбол? Почему именно он сделался «игрой игр»? И по отношению к чему оказывается сторонним наблюдателем наш соотечественник, честно запасающийся попкорном не только в период футбольного обострения, но и вообще — когда наступают опасные моменты в любой игре?
Все три вопроса имеют один ответ. Он заключается в том, что футбол является игрой со случаем, который воплощается мячом.
Игры в мяч существовали и до футбола (символично, что, к примеру, Великая Французская революция началась с заседания в зале для игры в мяч), после футбола их тоже возникло множество. Однако ни в одной из этих игр мяч никогда настолько не отождествлялся с удачей, которая настолько идет к тебе в руки, что ты можешь сыграть с ней даже ногами.
Футбол с этой точки зрения не просто игра, а незаметный способ привести в действие ритуал, связанный с древнеримской богиней Тихе. Общеизвестно, что и древнегреческая культура, и эллинизм были преисполнены идеей неотвратимой судьбы, как преисполнены скорбью глаза жертвенного животного, понимающего, что с ним будет.
Благодаря психоанализу, превратившему всех нас в незаконнорожденных детей горе-царя Эдипа, эта идея отчасти распространилась и на наши времена: чем больше, подобно Эдипу, стремишься избежать судьбы, тем больше она наступает тебе на пятки. Однако уже в эпоху зрелого Рима в качестве противовеса судьбе (представленной хоть «экзистенциальными» Мойрами, хоть богиней социальной роли Ананке) появляется культ удачи, которую как раз и символизирует богиня Тихе.
Мяч в футболе, безусловно, не только инструмент ее культа, но и то воплощение, которое приобрела богиня сегодня.
Тихе и есть тот самый «толстокожий бог», о котором писал Осип Эмильевич. «Толостокожий бог» простоват, глух и глуп. Он не против, когда ему мнут бока. Он не против, когда его отфутболивают. Он не против, когда по нему бьют головой. Он не против даже, когда от него теряют голову и с этой самой головой играют. Для него главное, чтобы игра продолжалась.
Только игра всех уравнивает перед случаем. Только случай является тем, что позволяет продлиться игре. «Толостокожий бог» футбола не просто демократичный бог. Это главный бог демократии. И он играет, причем играет как придется, если и надо, то и в человеческие кости. Кто не играет с ним, тот не играет ни с кем и ни во что. Он не может соревноваться, не может победить, а значит, выступает членом команды, которая бьется против удачи.
Сегодня, как и многие дохристианские боги, он существует как общественный институт. Это институт выбора.
Возможно, поэтому культуры, в которых не приживается футбол, обычно оказываются культурами, в которых не приживаются выборы.
Тайна души того, кто поклоняется этому богу, состоит в том, что сама эта душа из резины. Она эластична, упруга и наполнена воздухом (то есть, по сути, всем, чем придется.) Да и само это поклонение, по правде говоря, состоит только в одном: играть, делать всё, чтобы игра никогда не заканчивалась.
С этой точки зрения весь проект Просвещения, если воспринимать его как проект демократизации жизни, сводится к тому, чтобы вовлекать в игру всё новые слои и народы. Одна незадача: вовлечение в игру всегда может обернуться тем, что играешь не только ты, но и с тобой или даже просто тобой — как игроком, которого можно заменить или удалить с поля.
В любом случае проигрывает тот, кто остается в качестве зрителя. При определенном раскладе он может превратиться в слепого мстителя за свое неучастие. Но и тогда нет никакой гарантии, что его не используют вслепую. Именно так используют любую массовку из футбольных фанатов.
