Двадцать лет назад на русский язык была переведена работа итальянского культуролога и писателя Умберто Эко «Средние века уже начались».
Текст можно было бы воспринять как новое слово в рекламе — теоретический комментарий, нужный для промоушна произведений Эко, сплошь посвященных временам Средневековья.
Однако замысел итальянского интеллектуала состоял в другом. Он писал о том, что по сегодняшнему социуму как нельзя проще кроить модель средневекового общества. Стиль, в котором была написана статья, напоминал нечто среднее между культурологическими наблюдениями, пророчеством и попыткой ввести новую моду. Эко представал этаким агентом Средневековья, но при этом не столько возвещал о его наступлении, сколько продавал его в той же логике, в какой продают новые тенденции модельеры, телережиссеры или урбанисты.
Спустя 20 лет ясно, что замысел удался. Некоторые увлеченно занялись строительством Средневековья, как некогда были увлечены строительством коммунизма. Однако, будто трава за околицей, Средневековье растет и само, хотя его «не сеют и не пашут».
Что же именно растет? И что именно строят?
Средневековье — это фундаментализм. Незыблемость иерархий дополняет неотвратимость Апокалипсиса, а неотвратимость второго пришествия оттенена неприглядностью происходящего, да и вообще всего, что именуется словом «жизнь». Символы веры важнее самой веры, познание оборачивается исповедованием греха, понятийные связи скреплены ссылками на авторитеты, наблюдение приковано к тому, что рассыпано в природе как текст, и оборачивается в рассыпанных знаках — знамениями.
Средневековье — это переходный период. Кочевые перемещения в пространстве приравниваются к кочевым перемещениям во времени. Кочуют все: менестрели, ваганты, рыцари. Кочевье нескончаемо. Время растягивается так, чтобы вместить в себя всё, что мешает чему-то свершиться. В поисках небывалого Средневековье обретает бедствия и зрелища, но всё это присовокупляется к рутине. Рутина копится как мусор, который невозможно утилизовать. Всё может произойти, но события обесцениваются, чтобы происходящее сохраняло дистанцию с небывалым. Происходит это потому, что небывалое с самого начала оказывается затеряно в рутине, а переходный период никогда не заканчивается.
Наконец, Средневековье — это клан. Клан оказывается способом существования одной-единственной великой личности: помазанника, суверена. Для него общество — оболочка, с помощью которой можно пережить одну эпоху за другой. Клан не гарантирует «богоизбранности», поэтому великая личность не отражается в потомках, как вампир в зеркалах. Скорее клан является местом локальной войны «всех против всех», которая ведется при дворе во имя помазанничества. И клан ведет эту войну так, чтобы она не распространилась на всё общество.
Средневековье заняло место золотого века, в котором нуждается любая эпоха, чтобы на скорую руку изобрести собственные традиции. Тем самым Средневековье затмило собой Возрождение.
Возрождение было эпохой, когда всё, что еще оставалось живого от античного мира, было бережно умерщвлено и экспонировано как произведение искусства. Культура оказалась отождествленной с музеем, творение — с экспонатом. При этом Возрождение породило титанов. Титаны стали главными хранителями «классики», то есть самыми талантливыми в истории создателями новоделов.
Эко не был оригинален. Новое открытие Средневековья было связано с тем, что титанизм кончился, и важнее, чем титаны, стали цитаты. Цитаты воссоздали почитание авторитетов, но без самих авторитетов. Их заменил интернет, организованный по принципу гиперссылок. Музеи заменили прилавки супермаркетов, «реликварии для всех».
Однако каждое общество компонует для себя свое собственное Средневековье. Вместо ренессансной картины обществ, объединенных идей общей эволюции (спиралью Дж. Вико), мы имеем панораму обществ, которые по-разному решили стать средневековыми и зависли в этом состоянии, подобно перегруженным компьютерным системам.
В этом контексте принципиальна граница между Россией и Западом, при учете того, что и для России, и для Запада «Средневековье» — это способ существовать в ситуации, когда больше нет общей истории, а есть только общность стохастической политики, поставляющей в одной связке счастливые случаи и незапланированные поражения.
Новый фундаментализм Запада связан с антиренессансной деэстетизацией искусства. Не подвергнутое деэстетизации искусство рассматривается как пошлость. В искусстве не только не остается, но и не должно быть ничего эстетического. Котировки эстетического упали настолько, что оно измеряется только количеством нулей на ценнике. Но это имеет отношение не только к арт-рынку: главными произведениями искусства становятся события, но их статус также определяется стоимостью.
Россия отвечает на это новой эстетизацией искусства и попытками стабилизировать восприятие, «вернув ему реальность». Именно попытки стабилизировать восприятия угадываются за готовностью России взяться за роль мирового гаранта стабильности. Однако эти попытки не дают эффекта, сопоставимого с эффектом «тоталитарного искусства».
Стабилизация оборачивается госкитчем, помноженным на желание догнать и перегнать Запад в затрате на вложения в производство событий (московское «Евровидение», Универсиада, Олимпиада, чемпионат мира по футболу и т.д.). Параллельно ведется гонка и за деэстетизацию искусства — в этом контексте стоит интерпретировать последний фильм Алексея Германа «Трудно быть богом», неслучайно посвященный теме «нового Средневековья».
В новом соревновании между Россией и Западом их примиряет перепроизводство рутины, подконтрольное масс-медиа. Здесь фронтир размежевания пролегает не по территориальному принципу, а на основе конкуренции между формами СМИ.
Официальная Россия остается по большей части телевизионной, однако поддержка Ассанжа и Сноудена, известных своими разоблачениями в области нарушения неприкосновенности персональных данных, свидетельствует о готовности играть в войне медиа на стороне интернета.
При этом именно интернет имеет революционное значение для поддержания средневекового рутинного распорядка: Сеть содержит наибольшее количество следов жизнедеятельности, не поддающихся утилизации.
Остается самый важный вопрос. Война между кланами оборачивается новой войной всех против всех. Однако именно кланы оказываются и чуть ли не единственными гарантами общественного договора. Судя по конфликтам на Ближнем Востоке, позиция Запада (и прежде всего США) состоит в недопущении возникновения новых кланов (Хусейна в Ираке, Каддафи в Ливии и т. д.), а позиция России — в превращении мировой политики в рынок клановых структур.
