Перейти к основному содержанию
Реклама
Прямой эфир
Происшествия
МО РФ сообщило об уничтожении 11 БПЛА ВСУ над Калужской и Курской областями
Мир
Во Франции заявили об обсуждении необходимости переговоров по Украине
Экономика
Реальные пенсии в России выросли на 7,1% по сравнению с прошлым годом
Интернет и технологии
В РФ появится международная онлайн-платформа для игры в шахматы
Мир
Правительство Армении сообщило о прибытии более 78 тыс. человек из Карабаха
Мир
В Москву прибыл министр внешнеэкономических дел КНДР
Мир
Глава МО Турции заявил о готовности к переговорам с РФ, Сирией и Ираном
Мир
В РФ выразили надежду на получение виз для работы в комитете ГА ООН
Общество
Движение по Крымскому мосту приостановлено до утра 29 сентября
Спорт
В Москве подвели итоги турнира по стрельбе из лука на Кубок генпрокурора РФ
Общество
Умер бывший депутат Госдумы Геннадий Райков
Общество
Путин поручил до 15 декабря определить источники финансирования центра исторической памяти
Экономика
«Газпром» в первом полугодии 2023 года снизил добычу газа на 25%
Мир
МО Белоруссии сообщило о нарушении границы польским вертолетом

Провал машинного века

Писатель Александр Генис — о самой долговечной архитектуре
0
Озвучить текст
Выделить главное
вкл
выкл

С надеждой и завистью вглядываясь в советскую Россию, Корбюзье писал про Москву 1920-х годов: «Эмбрион нового мира, она носит в себе скелет азиатской деревни».

Задетый цитатой, я отправился в Музей современного искусства на грандиозную выставку Корбюзье, которая заманивает истомленных зноем ньюйоркцев не только кондиционированной прохладой, но и просторными замыслами великого зодчего.

С одной стороны, изучать архитектуру в музее нелепо. Эскизы, чертежи, модели и снимки изымают здание из естественной для него среды обитания, будь то город или деревня. С другой стороны, творчеству Корбюзье в музее и место. Автор 400 большей частью неосуществленных проектов больше всего любил «вид сверху» и облетал города (Монтевидео, Рио, Барселону), задумывая их перестройку. С точки зрения летчика, Бога и птицы, все ведь и правда выглядит лучше. Но, как показал Горький, не только ужу не понять сокола, но и соколу — ужа.

Возможно, поэтому я усомнился в гении Корбюзье, который ярче всего проявился в его теориях. В них он обещал заменить старые города новыми: просторными, удобными, зелеными, бетонными, простыми, одинаковыми и безликими.

Пророк интернационального стиля — Корбюзье мечтал начать с чистого листа. Поэтому еще в начале своей карьеры он разработал смертоносный план «Вуазен», предусматривающий снос 240 га исторической застройки в центре Парижа.

К счастью, его не послушали, но замыслы Корбюзье, его учеников и последователей все-таки изрядно изменили мир. Другой великий модернист — Бродский высказался по этому поводу недвусмысленно:

У Корбюзье то общее с люфтваффе,

что оба потрудились от души

над переменой облика Европы.

Что позабудут в ярости циклопы,

то трезво завершат карандаши.

Бродского можно понять. Он вырос в городе с колоннами, да и в Новом Свете жил в старой его части: на кривой улочке Гринвич-Вилледжа, в уцелевшем от пожаров XIX века районе Бруклина, в двухвековой избушке университетского городка Маунт-Холиок, где он хвастался гостям шириной допотопных половиц. Бродский, впрочем, и людей предпочитал старыми, любя внешность тех, на ком время расписалось морщинами, — Одена и Беккета.

Годы ведь не только отнимают, но и прибавляют, особенно — камням. И зодчество — искусство обращения со временем. Архитектура стареет, как мы, но живет дольше и часто меняется к лучшему. Века заменяют седину патиной, руины венчают пейзаж.

Долговечность архитектуры понуждает ее к тому сосуществованию стилей, которое часто обзывают эклектикой, но и она идет на пользу старым городам. То рифмуясь, то воюя, стили накапливаются, превращаясь в неповторимый, словно лес и сад, ансамбль.

Лучший из них — самая красивая площадь из тех, что мне довелось видать: Красная. Ей ведь и правда все к лицу. И русские купола соборов, и ренессансные зубцы Кремля, и дикая выходка Василия Блаженного, и пряничная стилизация Исторического музея, и купеческое барокко ГУМа, даже языческая пирамида Мавзолея. Лишь утрированная простота кубического Дворца съездов бесит глаз, как стальная фикса на лице красавицы.

Это, конечно, не исключение, а правило. Почти в каждом старинном городе есть стеклобетонная дань утопии в виде геометрической фигуры, портящей перспективу. В родной мне Риге это многоэтажная гостиница «Латвия», жить в которой — единственный способ ее игнорировать. Такой же монстр калечит лечебное небо в дивных Карловых Варах. Даже Париж однажды сдался, возведя безумный небоскреб Монпарнаса.

Сам Корбюзье не строил этих уродцев, но он породил идею, сделавшую возможным их явление. Плодовитый писатель и даровитый фантазер, он считал, что архитектурная революция будет успешнее обыкновенной. Но сегодня верить его манифестам так же нелепо, как сталинской конституции.

В сущности, Корбюзье виноват лишь в том, что его эстетика, объявив дом машиной для жилья, сменила основополагающую метафору зодчества с органической на механическую. Дерево растет, машина ржавеет. Неживое в живом может быть только протезом. Вот почему нигде и никогда архитектура интернационального стиля не бывает уместна. Вот почему не умеющие стареть новостройки ХХ века часто напоминают мертвых детей: им уже не вырасти.

Гуляя по выставке от одного величественного проекта к другому, я поймал себя на мысли, что не хотел бы жить ни в одном из этих солнечных, но лишенных души и закоулков городов. Единственный дом Корбюзье, которой мне понравился, — тот, что он построил лишь для себя. Это Le Cabanon, кабинка, флигель или сарай на средиземноморском пляже курортного Кап-Мартена. Восстановив все детали, музей перенес в экспозицию эту миниатюрную коробку с узким окном, одиноким лежаком и столиком на два бокала. Это жилье, где он и умер, Корбюзье любил больше всего того, что он предлагал другим. Похоже, что только здесь он находил убежище от собственных замыслов.

Комментарии
Прямой эфир