Автор герба России поделился опытом жизни в сталинском лагере
Воспоминания художника Евгения Ухналева подкупают своей непосредственной интонацией. Насколько можно судить, происходит она отчасти от того, что заметки эти Ухналев надиктовывал. Таким образом, перед нами не рефлексия интеллектуала, но прямая речь человека своей эпохи — развитого и культурного. Детство, что пришлось на войну, арест и срок по политической статье в 17-летнем возрасте, затем, несмотря ни на что, удачная карьера и творческая реализация, все это довольно типично для этого поколения советских людей. Особенную же выразительность книге придают бытовые наблюдения, присущие только художнику.
Ухналев — ленинградец во втором поколении, ребенком был эвакуирован с семьей осенью 1941-го на Урал самолетом, когда сухопутные коммуникации были уже перерезаны. Описывая жизнь в эвакуации на Урале, автор пугающе достоверен и политически не корректен, описывая чувства деревенских, для которых вывезенные блокадники были обузой и так и оставались чужаками. Бабушка Ухналева — еврейка с Псковщины, и хотя как такового антисемитизма в уральских селениях не знали, дополнительный маркер инородности определенно присутствовал.
Значительная часть воспоминаний посвящена тюремно-лагерному периоду, ставшему для автора, как он сам считает, «определяющим». Ухналев попал под раздачу практически случайно: в его юношескую компанию затесался штатный доносчик, который буквально «развел» нескольких мальчишек на опасные разговоры и визит к коллекционеру оружия. В результате — обвинение не просто в антисоветчине, а по террористической статье, бредовое по сути: якобы группа готовила план подкопа из Ленинграда в Москву под сам Кремль, чтобы взорвать Сталина. 17-летний парень получил максимальный срок — 25 лет, который позже скостили до 10.
Очень жизненное, глубокое экзистенциальное противоречие — Ухналев замечает, что после лагеря всеми фибрами ненавидит социалистический строй. При сцене «покупки» заключенных руководителями шахт, рудников, лесоповалов вспоминаются не нацистские концлагеря, а крепостное право и приписанные к уральским заводам (опять Урал) государственные крестьяне. Ухналев не историк, поэтому не проводит подобной параллели. Она напрашивается сама собою.
В воспоминаниях художника вы не найдете патологических садистов среди следователей или вертухаев, по нему — они люди, выполняющие плановую работу. Равнодушно, устало или через силу, а иногда даже пытаясь что-то изменить к лучшему. Так, начальник одного из воркутинских лагерей устроил у себя коммерческую столовую, а в обычных столовых пресек воровство хлеба, начав выставлять хлеб к обедам заключенных без ограничения.
Ни разу не оправдывая порядок вещей в сталинском СССР, Ухналев старается раскрыть его жестокую логику, отобравшую у молодого художника шесть лет жизни. На свободу он вышел по амнистии, полагавшейся осужденным несовершеннолетним после смерти Сталина.
Обычная, казалось бы, биография, заставляющая согласиться с тем, что обычная человеческая жизнь и история связаны куда теснее, чем может показаться.
