«Если бы мы построили проект Перро, снесли бы не только его, но и нас»

Мариинский театр впервые пустил журналистов в зрительный зал нового здания, открывающегося 1 мая. Валерий Гергиев и его коллектив показали достойные, но не беспроблемные акустические свойства площадки. После этого худрук театра дал эксклюзивное интервью обозревателю «Известий» в светлом помещении на одном из верхних этажей комплекса. На вопрос «Что здесь будет?» строители ответили Гергиеву: «Всё, что вы хотите».

— После акустического теста вы просто делаете для себя выводы или можете повлиять на какие-либо конструктивные особенности?

— Я слушаю и анализирую. Не думаю, что нужны какие-то радикальные срочные меры. Конечно, необходима более продуманная рассадка оркестра. Сегодня мы ее вообще не продумывали — сели как обычно. Безусловно, гораздо больше инструментов будет располагаться под козырьком (закрытая часть оркестровой ямы. — «Известия») — контрабасы, арфа, часть медных уйдут туда. Сегодня было семь контрабасов, но иногда достаточно 3–4 — и в Моцарте, и в «Евгении Онегине» Чайковского. На многих спектаклях состав оркестра будет вдвое меньше, чем сегодня. Подозреваю, что яму можно немножко опустить. К тому же она может ужиматься с краев, как гармошка. Но больше всего я всегда боюсь за струнные — нужно не потерять теплоту, богатство резонанса, звуковые краски. Всё это здесь есть.

— Ставить акустические панели под потолком, менять детали интерьера вы не будете?

— Нет, это не нужно.

— У меня возникло ощущение, что акустика Мариинки-2 хороша прежде всего для симфонического оркестра.

— Думаю, и для спектаклей — Прокофьева, Вагнера, Шостаковича — она подходит. Мы же еще ничего не пробовали. Можно сыграть в сто раз тише. Мы сегодня сыграли Малера крепко, мощно — я просто пробовал самую громкую звучность, какая вообще возможна. Но этот оркестр может играть совершенно неслышное пианиссимо. Когда пела Екатерина Семенчук, она по моей просьбе отошла назад, между нами было метров 15. Я идеально ее слышал. Хор тоже находился далеко от меня. Вообще не нахожу тут проблемы.

— В старой Мариинке, как вы говорили, гигантское расстояние между вами и сценой.

— Во время реконструкции в 1960-е годы оркестровую яму перенесли ближе к публике на 2,5–3 м. Неидеальное решение, но пришлось так сделать, чтобы громоздкая вентиляционная система заняла то место, которое в царской России занимали контрабасы и ударные. В новом здании нет таких сложностей. Как только грамотная посадка оркестра будет найдена, всё будет хорошо.

— Какой подарок вы хотите получить на свой юбилей?

— Хочу, чтобы люди почувствовали себя частью большого праздника. У России появился новый театр, и это событие будет иметь мировой резонанс. Будут трансляции — как живые, так и отложенные, потому что в Японии и Америке в момент открытия 80% людей будет спать или работать.

— Президент Путин приедет на открытие?

— Есть все предпосылки думать, что приедет. Ему небезразлично, что происходит в Петербурге. Он многократно доказывал, что у Мариинского театра нет более заботливого и внимательного друга, чем он.

После развала Советского Союза Большой и Мариинский стали финансироваться неодинаково, хотя в царское и советское время у них были равные бюджеты. И Владимир Путин многократно, когда речь шла о увеличении возможностей Мариинского театра, нас поддерживал. Он присутствовал на открытии Мариинского концертного зала. Ему это показалось важным, хотя, насколько мне известно, ему давали рекомендации, что это невесть какое событие. А сегодня выяснилось, что это один из лучших залов мира.

— Генеральный менеджер «Метрополитен-опера» Питер Гелб говорил «Известиям», что не может зазвать Барака Обаму в театр уже много лет.

— Я не удивлен. Не собирался панегирики петь, но считаю, что нам всем очень повезло, что наш президент считает нужным созывать совет по культуре. Пять лет этого не было — с 2007 года. Вернулся Путин на пост президента и сразу созвал. Там совершенно спонтанно зашел разговор о том, что надо возрождать хоровые традиции, воссоздавать Всероссийское хоровое общество, сделать этот проект массовым, всенародным. Путин посчитал это важным для себя, а ведь мог даже не обратить внимания.

— Зачем вы взвалили на себя еще и руководство этим обществом? Вас попросили?

— Я не взвалил, не дал обязательство бросить всё и работать день и ночь. Просто я бываю в регионах и могу поставить людям условие: мы приедем и выступим, если вы организуете детский хор. Через два года, думаю, этот процесс приобретет размах.

— У вас государственный тип мышления?

— Не думаю, что у меня есть задача мыслить по-государственному, но отвечать за масштабную деятельность Мариинского театра я обязан.

— Меня предупредили, чтобы я ни в коем случае не спрашивал вас про архитектуру нового здания. Это настолько больной вопрос?

— Я не считаю этот вопрос плохим или неудобным. И не считаю, что речь идет о плохой архитектуре. Я ведь лет 40 занимаюсь театром, постоянно анализирую и визуальные его аспекты, обладаю неким пониманием и опытом. Каким должно было стать новое здание Мариинского театра? Должен ли был я оставаться приверженцем первоначального выбора — проекта Доминика Перро? Специалисты прямым текстом мне говорили, что этот проект неподъемный. Выглядит заманчиво, но построить невозможно. А работать в нем было бы безумно дорого: даже для того, чтобы чистить этот невероятный золотой купол, нужны были бы гигантские средства.

— А эстетически вас проект Перро привлекал?

— Картинка была впечатляющая. Десять лет назад мы все были в состоянии аффекта: это был первый архитектурный конкурс за 70 лет. Можно без конца повторять: «Лучше бы построили что-нибудь аховое». Но если бы мы построили проект Перро, уж точно снесли бы не только его, но и нас. Нынешний проект более спокойный. Когда он откроет свои двери, включит свои огни, когда уберут уродливые заборы, тогда будем говорить.

— Как вы относились к проекту строительства башни «Газпрома»?

— Я поддерживал идею построить в Петербурге что-нибудь новое. Только делать это нужно было подальше от центра. Мне казалось, что хорошо бы построить эту башню при входе с моря. Там вы можете сначала увидеть что-нибудь невероятное, а потом — старый город. У Смольного эта башня, конечно, была бы неуместна. Но почему-то никто не вспоминает о том, что некогда Смольный был виден даже с самого дальнего моста, а потом застройка набережной этот вид убила. Вот это трагедия.

— А вы не рассматривали вариант построить Мариинку-2 подальше от центра?

— Не рассматривал. Два здания театра должны быть рядом. А вы не рассматривали вариант вернуться к тому, что было здесь раньше? Здесь стоял ГРЩ — невероятно уродливая подстанция. У нас очень любят говорить так: Сталин плохой; архитектура Сталина вообще-то тоже плохая, но когда ее надо противопоставить другой архитектуре, она хорошая. Многие занимаются такой перетасовкой карт.

— Сейчас, когда вокруг Мариинки-2 много ругани, вы ощущаете себя непонятым пророком в своем отечестве?

— Я не слежу за руганью, занимаюсь тем, чем должен заниматься Мариинский театр. Благодаря новому зданию театр будет жить насыщенной жизнью.

— Как вы планируете заполнять три зала каждый вечер?

— Мы сейчас два зала заполняем — и три заполним. Просто надо работать.

— На Пасхальном фестивале в этом году вы будете давать по три концерта в день в разных городах — кажется, вы будете первым дирижером в мировой истории, который пойдет на такой эксперимент.

— Это будут небольшие концерты — по 75 минут. Думаю, что мы уложимся в регламент. Надеюсь, этими концертами мы напомним себе и миру о событиях на Курской дуге, почтим память тех, кто уже 70 лет находится в этой земле. А также откроем для себя и богатство, и проблемы этих регионов — музыкальные, театральные, образовательные — и, может быть, начнем помогать им. Я был в новом зале в Ярославле. Там уже поздно спасать всё, но хоть что-то попытаемся спасти. Мы прислали им акустика, взяли на себя все расходы. Если регион хочет иметь у себя хороший концертный комплекс, он должен уважать мировые законы — нельзя строить такие комплексы без акустиков.

— Вы получаете удовольствие от того, что даете три концерта в день?

— Я получу удовольствие, если увижу публику, для которой мы работаем. Распространение билетов не везде идет естественным образом. Более всего мы хотим, чтобы в зале были школьники и студенты. Дай бог, чтобы пришел губернатор, пришла местная элита. Но она нас не интересует в первую очередь. Малоимущие, студенты должны быть в зале. Надо этого добиться.

— Нет ли у вас желания все бросить на месяц, провести 10–20 репетиций с оркестром и отшлифовать одну концертную программу до идеала?

— Я много репетирую с Мариинским оркестром. Но предполагаю, что в Туле, Орле, Белгороде вопрос будет не в том, сколько мы порепетировали, а в том, насколько плохой, ужасной или невозможной будет акустика. Это колоссальная проблема нашей страны. А что касается трех концертов в день — понимаете, мы в любом случае живем в поезде, в любом случае двигаемся. У нас нет задачи провести в Орле, скажем, 18 часов. Благодаря трем концертам в день мы сможем выступить перед теми людьми, с которыми нам еще никогда не доводилось увидеться.