Британский юморист написал семейную сагу с неожиданным финалом
Книги британца Тома Шарпа появились на русском в самом начале 1990-х и, несмотря на довольно-таки кривобокий перевод, сразу пришлись по сердцу и поклонникам соленых шуток, и англоманам, поскольку Шарп весьма удачно сочетал в своем творчестве и то и другое. Сардонические книги его, в которых абсолютно жизненные ситуации, нагромождаясь одна на другую, вызывали ощущение тотального вселенского абсурда, всегда гомерически смешны. Читатель только-только успел отдышаться от одного приступа смеха, как за ним следует новый, и так все время — лишь только счастливое окончание книги спасает его от преждевременной кончины.
При этом многие книги Шарпа превращаются в циклы — так, эпос о Генри Уилте, незадачливом преподавателе английского языка и литературы в колледже для рабочего класса, растянулся на пару десятилетий и счастливо продолжается по сию пору. Но что замечательно, буквально каждую из этих книг можно читать отдельно. Другое дело, что в совокупности они производят куда более величественное впечатление, если так можно сказать о литературе, вызывающей спазматический смех.
Тут важно еще заметить, что Шарп — не только юморист, но и сатирик, идущий от частного к общему. В том же цикле об Уилте он последовательно прошелся по системе британского государственного образования, государственного управления, полиции, феминизму, сексуальной раскрепощенности, корпоративной культуре и бог знает чему еще. Но удивительное дело — несмотря на то что смех у Шарпа не всегда безобидный, а временами так и вовсе макабрический (в последнем вышедшем на русском романе об Уилте один из героев погибает самым ужасным и нелепым способом, и автору его ничуть не жаль), его книги не злы. Их скорее стоит отнести к литературе созерцательного свойства — как будто Шарп создает героев, наделяет их предысторией и неким набором свойств, после чего бросает в пучину жизни и следит сверху, как демиург: что-то натворит, затейник? И еще одна деталь: человеческая глупость, главный враг Шарпа, вызывает у него прежде всего горечь сожаления, пусть и кажется, что он безжалостно над ней издевается.
Только что вышедшая на русском «Сага о Щупсах», в сущности, написана по тому же сценарию. Роман изначально мимикрирует под семейный эпос, жанр для британской литературы традиционный, — и потому родословная семейства Щупсов рассказана начиная с эпохи викингов, один из которых, самый робкий, был захвачен в плен монастырской служанкой, в то время как его сотоварищи предавались надругательству над монашками, остался в Британии и сменил фамильное прозвище Бледный на английскую фамилию, дав начало роду, в котором неизменно правили неукротимые, неутомимые, невероятно консервативные и вдобавок иезуитски коварные дамы. А мужчины становились Щупсами, невзирая на то, какую фамилию носили до встречи с представительницами этого нортумберлендского клана. И в такую вот семейку уже в наше время попадает некий Эсмонд Ушли, юноша трусливый и меланхоличный, то есть аккурат годящийся в очередные Щупсы.
Далее события развиваются по-шарповски стремительно и традиционно невероятно смешно: автор, исходя из старинной позиции «верую, ибо абсурдно», бросает бедолагу-героя, казалось бы, в щупсовскую мясорубку — и с нарастающим изумлением следит за тем, как машина по превращению мужчины в бессловесное домашнее животное дает невероятный сбой. Тварь дрожащая, как выясняется, не только имеет право, но и начинает этим правом пользоваться — не без внутреннего ужаса и уж точно неожиданно для себя самого. Но и на этом пути его ждут весьма замысловатые сюжеты, как водится, истерически смешные и небезопасные.
Шарп верен себе: он, конечно, наследует классическим традициям британского юмора, и прежде всего Пэлему Вудхаузу, автору «Дживса и Вустера», пусть их взгляд на человечество не слишком похож на первый взгляд. Потому что автор «Саги о Щупсах» циничен, но не зол, безжалостен, но не мстителен, злоязычен, но не изощренно жесток. Он просто сомневается в разумности человека, и небезосновательно. Но та радость, которую читатель чувствует вместе с Шарпом, когда хоть один из представителей рода человеческого доказывает обоснованность своей к нему причастности, компенсирует многие и многие сожаления о его, человечества, несостоятельности.
