Непрекращающийся спор вокруг «антигейского» законодательства удивительным образом обходит одно важное, на мой взгляд, обстоятельство. Введение запрета на пропаганду гомосексуализма — даже с оговоркой «детям» — предполагает, что государство считает вполне возможным регулировку образа жизни людей сверху.
Разумеется, можно, не долго думая, объявить закон попросту реакционным, одним из многих, призванных осадить «креативных», которые, помимо прочего, покушаются на общественную мораль. Но то, что на проходивших в 2012 году митингах были замечены радужные флаги ЛГБТ-сообщества, говорит лишь об исключительной активности, и мобилизованности этого сообщества, которое готово идти куда угодно, лишь бы заявить о себе.
С того момента, как гомосексуализм перестает быть преступным деянием — о какой бы стране мира мы ни говорили — ЛГБТ-лобби очень быстро приобретает вес и влияние. При этом любое государственное давление на него является в полном смысле слова антидемократичным, а отсутствие сопротивления публичной активности сексуальных меньшинств может привести если не к дискриминации большинства, то к тотальной «политкорректной диктатуре» меньшинства.
Такая проблема действительно существует, и суть аргументов защитников закона сводится к тому, что консервативное большинство следует защитить от посягательств меньшинства. И здесь, казалось бы, по классической схеме консерватизму противостоит либерализм. Однако, поскольку на стороне консерватизма — во всяком случае, декларативно — стоит государство, то проблема для депутатов вырождается в простенькую задачку с исключенным третьим, которую решить в свою пользу им помогает их род занятий: лучше уж поприжать свободу слова, чем позволить «либеральной чуме» заразить общество.
Об обществе заботятся, государство вмешивается в жизнь человека для всеобщего блага — по сути дела, это определение этатизма. Однако этатисткая модель предполагает, что государственным задачам в конечном счете сознательно подчиняются все, и относительно счастливыми можно сделать всех. Всех, а не большинство. Именно поэтому в большинстве так называемых развитых стран с либеральных и политкорректных позиций выступает государство, в том числе и по рассматриваемому нами вопросу.
Здесь достаточно двух примеров. За прошедший год и президент США, и президент Франции призвали легализовать однополые браки. Заметим, что мы имеем дело с президентами, представляющими наиболее левый политический спектр в своих странах, так или иначе ассоциирующих себя с социальным государством, то есть государством, не чуждым этатизму.
Я даже готов предположить, что у России какой-то свой уникальный этатизм, но, уверяю вас, ЛГБТ-сообщества везде одинаковы. Они дерзки и, по сути дела, отступать им некуда — они защищают свой «основной инстинкт», базовую основу своего образа жизни. Отсюда их сила и стремление к влиянию. Причем чем шире их ряды — а пропаганда гомосексуализма и решает эту задачу, — тем в большей безопасности они себя чувствуют.
Мало того, все сексуальные меньшинства глобальны в своем либеральном единстве. И поэтому мягкой формой изоляционизма не обойтись. Или придется идти дальше по пути ужесточения «антигейского» законодательства, забираясь уже совсем в тоталитаризм и выстраивая новый железный занавес, или не мытьем, так катаньем они добьются своего. Как и на Западе (и, кстати, Запад им поможет), представителей меньшинств слишком много в масскульте и медиа, чтобы они в конечном счете не перепрограммировали этатисткую модель под себя.
Таким образом, в реальности нового законодательства мы получаем всю ту же проблему, только в более острой форме — или меньшинства рано или поздно навяжут свое, или их представителей снова придется сажать.
Тупик? Что ж, в этатистком изводе — да. Но я не считаю проблему задачей с исключенным третьим. Механизм противодействия существует. И надежность этого механизма проверена временем.
Депутаты, отстаивающие свою позицию, ссылаются на то, что представляют большинство и действуют от его имени. Но это большинство аморфно и недееспособно, поскольку в существующей модели вся забота о своей защите передана им наверх, а любая низовая активность воспринимается властью как потенциальная опасность.
Я могу сколько угодно считать себя морально единым с учителем из Сыктывкара, таксистом из Владивостока или рабочим из Калуги, но толку от нашего единства никакого, если все, на что мы способны — это избрать депутата, который сверху попытается отрегулировать нашу жизнь, причем, как мы видим, в перспективе безрезультатно.
Совсем другое дело — мобилизация местных общин, которые будут чувствовать себя хозяевами своего города и своего образа жизни, образа жизни большинства. Именно так в истории США консерваторы давали отпор либералам. Но американские консерваторы — принципиальные анти-этатисты, для них низовая самоорганизация — прямое следствие данной им конституцией свободы, в том числе, свободы слова. Они, как правило, экономически автономны, вооружены и вообще полагают, что чем меньше в их жизни государства, тем лучше. Но если кто сегодня и стоит на пути окончательной эмансипации секс-меньшинств, то это они.
Повторение этого опыта на нашей почве, разумеется, связано в головах наших законотворцев с массой «неприятных» последствий. От скепсиса в отношении центральных СМИ до довольно существенной автономии местного самоуправления — вплоть до вооруженной самообороны и выборных полицейских. Это покажется потерей контроля, кошмаром «глобальной Сагры», но между этатизмом и консерватизмом рано или поздно придется выбирать. В современном русском прочтении этот выбор еще принципиальнее — между этатизмом и устойчивостью государства.
Так что если уж предполагается, что базис лояльности составляет «моральное большинство», то этому большинству надо дать максимальные возможности для самореализации и самоорганизации в тех городах и весях, где его представители живут. Иначе это большинство, с одной стороны, так и останется слишком слабым, чтобы противостоять меньшинству, а с другой — всегда найдет повод обвинить власть в местных неурядицах, ведь канал этатизма, как ни крути, двусторонний.
