Россия, конечно, пустыня, но оазисы иногда попадаются.
В Москве, в переулке около церкви Климента Папы Римского, стоит продавец, знающий географию. У него там торговая точка: на стенах ее развешаны карты и атласы, замоскворецкие краеведческие газеты с маршрутами от дома к дому, путеводители по новгородским озерам и владимирским деревням, и если зайти и потребовать, например, подробный план города Торопец – он, даже если и не найдет такой за полминуты, то пообещает достать через неделю, а не хотите ли пока кое-что посмотреть, и он, порывшись в своих коробках, вынет что-то другое, не менее заманчивое, ох, ну неужели это тот самый план 1881 года, да-да, он самый, а вот еще у меня… и тут уж не раньше, чем через час, наконец, можно будет уйти от него с ощущением, что ты теперь просто обязан объехать как минимум двадцать восемь губерний.
А в Коломне на улице растет липа, а рядом с липой табличка. Написано: липа сердцевидная, tilia cordata, а посадил ее в таком-то году старейший местный житель, ветеран еще финской войны, имя, отчество и фамилия. Неожиданно. Ведь как должна выглядеть русская улица? – это высокий забор, и железная дверь, и если что-то написано, то, как правило, «ЗАО Спецлюксстройохранинвест», ну или, на худой конец, «Очень-очень злая собака!», а если есть дерево, то странно даже и спрашивать, кем оно посажено. Кем-кем, партией и правительством, населением, проводящим «мероприятия по озеленению территории», впрочем, уже и не проводящим, потому что и дерева никакого уже нет, а есть стройка, а после нее торгово-развлекательный комплекс, то есть опять железная дверь и лает охрана. А тут – растет липа. У липы есть нежное имя - Тилия Кордата. И у того, кто ее посадил, имя есть. Он – не население с озеленением, он – ветеран финской, жил-жил на этой улице, да и вырастил липу. Любил, наверное, выйти за калитку, а там Тилия. Ждет его, шелестит на ветру.
А в другом тихом городе я поймал экс-таксиста, а ныне водителя скорой, бомбящего в промежутках между инфарктами и переломами. Программа у меня была самая заурядная: там собор, там дворец, там еще особняк. Нет, сказал таксист, это все хорошо, но вы просто обязаны съездить в мое самое любимое место, туда, где я часто бываю. Неужели в морг повезет? – тревожно подумал я. Вот прямо сейчас и поедем, властно сказал таксист, а уж потом, если хотите, вся эта туристическая ерунда. И мы поехали. Он вез меня и хайвэем, и скромной местной дорогой, и деревенской грунтовкой с ямами, а потом кончилась даже деревня, и он свернул в поле. В общем, я оказался на месте разрушенного еще в Смутное время монастыря, на руинах единственного еще заметного храма, где за алтарем, заросшим травой, лежали белокаменные могильные плиты. Я что-то восхищенное бормотал и боролся с крапивой. А возле меня – в этой злобной крапиве, в этой высокой траве, - задумчиво бродил таксист. И если бы в храме остались фрески, то выражение его лица в тот момент – с ними совпало бы.
А в одной южной губернии, когда ближе к ночи я окончательно заблудился, за мной приехал человек-гора, владелец местного, скажем так, мини-отеля в деревне Котомки. Человек-гора, еле умещавшийся за рулем какого-то своего слономобиля, допивавший за рулем бутылку водки, державший чуть ли не на руках целую семью таджиков, которых тоже куда-то перемещал, закинул меня к себе за спину, и я барахтался среди шампуров, ящиков и стройматериалов. Пока мы неслись, я узнал о нем все: в деревне Котомки он был Бисмарком, Столыпиным и Ататюрком одновременно. Он провел туда воду и газ, он на протяжении двадцати лет отвечал за базар перед всеми властями и другими бандитами, он таскал воров на специальном тросе за трактором по всей деревне, и наконец, он выстроил на реке мини-отель - так называется место, где вы должны пить с хозяином всю ночь, а утром, когда вы увидите великую русскую природу, вас вдруг стошнит, но это не потому, что вы не любите великую русскую природу, а просто вы хорошо отдохнули в мини-отеле.
- А вы же на Западе были, где вам вообще нравится по жизни? – тупо спросил я его под утро.
– В Котомках, - сказал человек-гора.
– А в Америке? А в Германии? – приставал я.
– Там хорошо, - согласился человек-гора. – Но не так хорошо, как в Котомках.
Я вышел из мини-отеля, взглянул на Котомки, и меня сразу стошнило.
Но это не потому и т.п. Наоборот, он был прав. Во всяком случае, он был на своем месте.
А что же вся остальная Россия – та, где не встречаются блестяще осведомленные лавочники-географы, престарелые садоводы, очарованные таксисты и деревенские патриоты? А вся остальная Россия – это, как известно, ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек, хотя какой он лихой, это он сто лет назад был лихой, а теперь так, пустяки, стал совсем смирный, и нигде-то он уже не бродит, все на районе сидит, то на диван ляжет, телевизор посмотрит, то за пивом сходит, а то даже и на работу устроится, пойдет охранником в «ЗАО Спецлюксстройохранинвест», будет сидеть у железной двери, изображая очень-очень злую собаку, - а на самом деле не злую, а скучную, ленивую и невесть от чего вечно уставшую, - и будет отвечать на все вопросы – не знаю, нельзя, че вам надо, нельзя, а когда от него отстанут все эти, ну эти, которым все что-то надо, то скажи им, где тут монастырь, то где мини-отель, а то и вообще какой-то Торопец ищут, делать им нечего, козлам, - так вот, когда они все отстанут, он снова ляжет на диван и посмотрит телевизор, а что еще может сделать бывший лихой человек, который ни разу в жизни не чувствовал себя на своем месте, и не знает, зачем живет, и не любит свою ледяную пустыню.
Он лежит и давится тяжелым сном, а в оазисе за железной дверью шелестит на ветру Тилия Кордата.
