Как товарный знак стал мистикой
На выставке «Михаил Шварцман. Мастер. Школа. Ученики» в Государственном центре современного искусства помянут андерграундный феномен, так и не ставший традицией. В неофициальном искусстве относительно недавнего советского прошлого хватало людей, приверженных метафизике. Так или иначе к этой категории художников можно отнести и Дмитрия Краснопевцева, и Владимира Вейсберга, и Александра Харитонова — даже прикидочный список выйдет довольно длинным.
Но, пожалуй, главным выразителем «надмирной» идеологии в 1960–1990-е годы был Михаил Шварцман. Для своей творческой практики он сочинил особую терминологию, взяв за основу понятие об «иератизме» — методе, позволяющем распознавать сакральные знамения и переводить их на язык земной образности.
Нельзя сказать, что представления об искусстве как мистическом служении были совсем уж чужды московским нонконформистам, но фигура Шварцмана всегда стояла особняком. Не в последнюю очередь из-за того, что он сам не стремился ни к каким альянсам, предпочитая нести бремя избранности в одиночку. Впрочем, и отшельником Михаила Матвеевича назвать нельзя.
По натуре он был харизматичным проповедником, готовым едва ли не одержимо делиться своими взглядами с немногими посвященными. И вокруг него непременно находились люди, готовые внимать. Более широкий круг составляли сотрудники Специального художественно-конструкторского бюро Легпрома РСФСР, где Шварцман почти два десятилетия проработал главным художником.
Графический дизайн представлялся ему частью вселенского «знакопотока», поэтому создание логотипов и товарных знаков тоже было делом мистическим. Однако наиболее полно иератические установки могли быть выражены все-таки в живописи, и в 1975 году Михаил Матвеевич набрал себе нескольких учеников, чтобы воплощать свою доктрину совместными силами маленького коллектива.
Именно этой «школе Шварцмана» посвящена нынешняя выставка в ГЦСИ, устроенная в рамках фестиваля коллекций современного искусства. Первоначальная версия этого проекта выглядела более обширной: ее показывали недавно в Русском музее. Переезд из Петербурга в Москву привел к существенному обеднению экспозиции (в частности, все музейные работы остались дома), но определенные мысли она навевает и в сокращенном виде.
Пожалуй, можно говорить о том, что полноценной школы у Шварцмана не вышло — по крайней мере такой, о которой он мечтал. Ведь смысл его учения состоял не в формальных приемах, а в развитии способностей к духовидению. В какой мере его самого следует считать визионером — вопрос непростой, но совершенно ясно, что Шварцман работал над своими иературами вдохновенно, почти экстатически. Эти индивидуальные импульсы ощутимы и сегодня, через полтора десятилетия после смерти художника.
А вот произведения его учеников вызывают смешанные чувства. Не то чтобы Никита Медведев, Геннадий Спирин, Дмитрий Комиссаров, Анатолий Чащинский и другие последователи мастера оказались не верны его заветам. Напротив, здесь даже слишком много напоминаний о шварцмановской манере — и всё же отсутствует его пассионарность.
А коли нет 200-процентной убежденности в авторской правоте, неизбежны и впадения в декоративность, и уходы в «собственные темы», и игры с технологиями и материалами. По сегодняшним меркам, обычное дело, так работают многие. Только Шварцман своей школой явно подразумевал иное. Скорее всего, несбыточное по определению.
