«Вишневская хочет закрыть музей Чайковского? Бред какой-то!»

В столичном Музее музыкальной культуры имени Глинки открылась масштабная выставка «Ростропович — Вишневская: Судеб скрещенье». Экспозиция, которая будет работать до 30 июня, задумана как один из финальных аккордов Третьего фестиваля Мстислава Ростроповича. В будущем ее экспонаты составят основу Центра культурного наследия легендарной семьи. «Известия» встретились с инициатором фестиваля и плодом «скрещенья судеб» Ольгой Ростропович.

— Как родился московский фестиваль Ростроповича?

— Юрий Лужков пришел в оперный центр Вишневской и в антракте вдруг сказал: «А почему бы нам не сделать неделю Ростроповича?» Так все и началось — уже через 6–7 месяцев мы провели первый фестиваль. Сами мы ничего не пробивали, это не в нашем характере.

— Пока что фестиваль с каждым годом растет. В следующий раз размах будет еще больше?

— В нынешнем году папе 85 лет и пять лет со дня кончины, поэтому Третий фестиваль получился особый, очень большой. Месяц — это слишком, уже волосы начинают седеть от напряжения. В следующем году будет дней 10.

— Как вам удается уговаривать самых недоступных артистов?

— Просто беру телефон и звоню, говорю с директорами. Если они не могут в этот год, договариваюсь на следующий. Это пазл, который должен сложиться.

— Вы можете назвать эту работу главным делом жизни?

— Первое главное дело — чтобы у Галины Павловны всё было хорошо. А второе главное — сделать так, чтобы папино имя жило и чтобы память о нем была достойна его. Чтобы никто не мог посметь использовать его имя в корыстных целях. Я четко знаю, кто и как может это сделать, и моя задача — стоять на страже.

— Вы не жалеете, что закончили свою музыкальную карьеру?

— Не только не жалею — я счастлива. Меня трясет, даже когда на сцену должны выходить другие, например Максим Венгеров. А какая мука говорить со сцены! Выступать не хочу, не буду и никому не советую.

— Манерой речи вы очень похожи на Галину Павловну, согласны?

— Абсолютно не согласна. В последние несколько лет мне стали говорить об этом каждый день, и меня это поражает. Я трещу как пулемет, а мама терпеть не может быструю речь.

— Правда ли, что в юности, когда вы вернулись домой позже назначенного, Галина Павловна отрезала вам косу?

— Это произошло с моей сестрой Леной. Я была более «правильной», а она иногда задерживалась. Сейчас мама вспоминает об этом поступке с ужасом.

— Тяжело было жить в одной квартире с примадонной?

— У нас была не одна, а две примадонны. Нет, даже три: у Риммы, домработницы, тоже был характер. Если она решала, что хочет уйти за полчаса до ухода мамы на спектакль, нам приходилось с этим считаться.

— Когда родители объявили вам о выезде из СССР, что вы чувствовали?

— Представляете, какое счастье — отправиться в путешествие по миру на два года? Потом вернешься и будешь всем рассказывать, какую красоту ты видела. Никому ведь и в голову не приходило, что мы уезжаем насовсем.

— За рубежом папа и мама поместили вас в монастырь?

— Сначала нас возили с собой, но путешествовать вчетвером плюс виолончель — это ужасно. Нам с Ленкой было сложно табором ездить. Швейцарский монастырь мы восприняли, как сказку. Потом, конечно, были очень недовольны тем, что выходить за территорию нельзя.

— Какой город вы назовете второй родиной?

— Для меня это Нью-Йорк, для моей сестры — Париж. Мы поступили в Джульярдскую школу, потом за меня взялись менеджеры из Columbia Artists, а затем пригласили преподавать в Manhattan School of Music. В Нью-Йорке я вышла замуж, там родились мои дети.

— Что ваши дети чувствуют к России?

— Они больше американцы; из языков лучше знают французский, потому что их отец француз. Но мой старший сын, Олег, сегодня меня огорошил: хочет приехать на год в Москву, учить русский. А его только что приняли в два престижных университета в Америке! С одной стороны, я счастлива, но махнуть рукой на образование — это подозрительно. Чую второе дно — в виде какой-нибудь русской подружки, — которое сейчас буду активно изучать.

— В ночь открытия фестиваля, пока вы были в консерватории, вашу квартиру ограбили. Как идет расследование?

— Не знаю и не хочу об этом думать. Мы подали заявление. Полицейские работали у нас до четырех часов следующего дня с собаками. У меня было сильнейшее потрясение. Если бы я разрешила себе впасть в отчаяние, наш фестиваль провалился бы. Я ведь сама занимаюсь приездом и размещением всех коллективов.

— Памятник Ростроповичу хотели открыть в день юбилея, 27 марта, а открыли только 29-го. Задержка вышла из-за графика Владимира Путина, который присутствовал на церемонии?

— Наверное, да.

— Новость о том, что Центр Ростроповича и Вишневской появится в здании Культурного центра Чайковского, вызвала непонимание у многих музыкантов.

— Это потому, что многие не разобрались в ситуации. Папа и мама, находясь в эмиграции, занимались собирательством культурных ценностей, связанных с Россией, — архивов великих музыкантов, художников, императорской семьи. У папы в последние годы была мечта: привезти все это в Россию и сделать доступным для русского народа. Все эти ценности хранятся в разных странах, их необходимо систематизировать и изучать. Нам это не под силу, поэтому мама обратилась в правительство с идеей создать такое учреждение. Министерство культуры предложило нам вариант Культурного центра на Кудринской площади. Там есть возможность строительства отдельного здания под наш архив. Вот и вся история. Почему-то некоторые люди думают, что Вишневская хочет закрыть музей Чайковского и поставить там свой архив. Бред какой-то! Всему миру известно трепетное отношение моих родителей к каждой ноте Петра Ильича Чайковского.

— Сейчас вы — известный культурный деятель, ваши труды у всех на виду. А чем вы занимались лет 20 назад?

— У меня была совсем другая жизнь. Я занималась семьей. Вела с первым мужем сезонную светскую жизнь, перемещаясь по планете. Охота на кабанов, потом охота на уток, потом горные лыжи… Я ужасно не любила это — все эти «поцелуи в воздух», знаете.

— У вас есть ощущение, что вы нашли себя?

— Да. Видимо, папа знал меня лучше, чем я. Мы с ним постоянно спорили: он хотел, чтобы я переехала сюда жить. Как я могла взять своих детей, всё бросить, всю свою жизнь? Я была категорически против. А вот как интересно получилось. Прямо вижу, как он оттуда улыбается — «я выиг'ал», говорит.