Мясо, кости да «проклятые вопросы»
В МХТ им. А.П. Чехова состоялась громкая премьера — петербургский режиссер Лев Эренбург поставил спектакль «Преступление и наказание».
Со своим стилем режиссуры ученик Георгия Товстоногова Лев Эренбург определился давно. Отправной точкой стал ранний спектакль «Оркестр» (2001), в котором один из героев ножом вспарывал себе живот и доставал из-под рубахи говяжью печень. Этот рисковый прием не только сработал — зритель испытывал отвращение, сменяющееся нервным смехом, — но и помог Эренбургу нащупать свой фирменный стиль.
С тех пор призрак говяжьей печени аукался в работах мастера с утроенной силой. Эренбурга приметили, окрестили «натуралистом» и стали с нетерпением ждать, до чего дойдет любитель театрального физиологизма в следующий раз. Он бесстрашно двигался вперед — в постановках бывшего зубного врача (медицинское образование добавляло его образу особый шарм) мочились, спаривались, бились в кровь до тех пор, пока магнитогорская «Гроза» не принесла режиссеру «Золотую маску». Эта постановка вызвала ожесточенные споры критиков, а скандальность принесла Эренбургу следующий дивиденд — приглашение поставить «Вассу Железнову» на основной сцене МХТ им. А.П. Чехова. В нынешнем сезоне сотрудничество продолжилось — на этот раз на малой сцене МХТ режиссер выпустил свою версию «Преступления и наказания».
В интервью накануне премьеры он признался, что Достоевский не входит в круг его любимых авторов, поэтому свою постановку он окрестил «сценами по мотивам романа». Спектакль «Преступление и наказание» вырос из этюдов, небольших эпизодиков, каждый из которых завершается вспышкой и стоп-кадром, как фильме «Шерлок Холмс» Гая Ричи.
Вообще, Эренбург ставит так, будто боевик снимает. В его трактовке русский классик дает прикурить Тарантино, братьям Коэн и Алексею Балабанову вместе взятым. Школьников на спектакле парализует, начиная с пролога, в котором Раскольников в арестантской робе моет пол вокруг свисающей с потолка освежеванной туши лошади (той самой, убийство которой подробно описывает автор). Кровь с мертвого животного стекает в таз, содержимое которого герой выливает на себя, попутно задавая Богу «проклятые вопросы».
Но это только цветочки. На протяжении спектакля Эренбург «купает» актеров в красной краске, щедро одаривая героев диагнозами. Порфирий Петрович мучается геморроем, чахоточная Катерина Ивановна кашляет кровью направо и налево. У Раскольникова постоянно хлещет из носа — к гадалке не ходи, он и есть «убивец», недаром у актера Кирилла Плетнева весь спектакль руки в красной краске.
Визуально Эренбург выдает то, чего от него ждут, — безжалостность, откровенность и смелость. Его постановка задевает отсебятиной и ею же завораживает. В придуманных этюдах актеры говорят современным языком, что не идет на пользу спектаклю. И, напротив, когда Мармеладов произносит текст Достоевского о том, что «всех пьяненьких и слабеньких простит тот, кто всех пожалел», постановка обретает иной объем. Такова сила несовершенного языка писателя.
Но именно авторский непредвзятый взгляд Эренбурга позволяет иначе взглянуть на хрестоматийный текст. Соня у Достоевского древнейшей профессией на страницах романа не занимается, в спектакле МХТ — тоже. Но режиссеру хватает двух-трех штрихов, чтобы показать ужас и беспросветность жизни героини. Вот она в первый раз идет «на дело» и рубит топором шнурок с нательным крестиком, вот сносит побои или, проснувшись, кричит, потому что жизнь страшнее любого кошмара.
При этом Соня — единственный герой «Преступления», который сохраняет веру, несмотря на то, что весь спектакль Эренбурга о поиске и потере Бога. Недаром он вкладывает в уста Раскольникова монолог Мармеладова, но не с утвердительной, а с вопросительной интонацией. «Ты всех рассудишь? Всех пожалеешь?» — вопрошает у Бога герой. Ответа он не получает, как и карабкающаяся по крыше в финале безумная Катерина Ивановна.
