В конце марта Фонд «Общественное мнение» опубликовал результаты опроса , согласно которому 66% респондентов находят смертную казнь допустимой, 15% — нет и еще 19% промолчали. Налицо смягчение нравов: в 2001-м за были 80%.
При этом граждане не доверяют правоохранительным органам и боятся полиции. Почему они считают, что смертная казнь будет применяться справедливо? Нет ответа. Нет ответа и на вопрос о том, почему сейчас, когда чуть ли не всё прогрессивное человечество отменило «вышку», наши сограждане хотят ее вернуть. Зачем? Попробуем их понять.
Борис Дубин из «Левада-центра» в книге «Россия нулевых» писал: «Резкий скачок в одобрении казни преступников наблюдался сразу после террористического акта в театральном центре на Дубровке в Москве». При этом в опросе речь шла о преступниках «вообще», а не о террористах. Можно предположить, что такой всплеск — один из способов отреагировать на свой страх, свое бессилие и поражение. Хоть как-то восстановить справедливость. Почувствовать себя менее уязвимым. Отомстить, наконец. Высокий уровень локальных напряжений, собранный, как пазл, из страха за себя и детей, дает общий высокий уровень ответов «за».
По-человечески это очень понятно. Рискну предположить, что, опроси сейчас социологи жителей Брянска, где родители убили маленькую девочку, они получили бы аналогичный всплеск. Мысль о том, что беззащитный ребенок погиб от руки тех, кто должен беречь его как зеницу ока, и правда невыносима; чувство, что таким людям нет места нигде, даже в колонии для осужденных пожизненно и что их нужно стереть с лица земли и «очистить» общество, посещает в эти дни многих. Как посещает такая мысль, должно быть, европейцев по поводу Брейвика. И наверное, многие жители Старого Света вздохнули с облегчением в связи с тем, что «тулузский стрелок» был застрелен во время операции по его захвату. Теперь им не придется узнавать, как хорошо его содержат, какие фильмы он смотрит в своей чистенькой камере и как скоро он намерен приступить к мемуарам. Спасибо французскому спецназу. Могу себе представить чувства тех, чьих близких убил Брейвик. Им с этим жить, зная, что он там, в камере, неплохо себя чувствует. Норвежское правосудие отнеслось к нему гуманно. А к ним?
Рискну предположить, что люди и там, и здесь задаются вопросом: что это за гуманность такая, с одним концом, и почему бы государству не убивать убийц?
Этим вопросом вся Европа задается более 200 лет. Блестящий ответ на него дал еще Робеспьер: «Первый долг законодателя — образовывать и защищать общественные нравы… Нужно ведь, чтобы закон непрестанно представлял народам чистейший образец справедливости и разума. Если на место этой могущественной, спокойной и умеренной суровости… он ставит гнев и отмщение; он меняет местами в душах граждан идеи справедливости и несправедливости; в недрах общества он дает способ произрастать зародышам жестоких предрассудков...» Робеспьера не послушали и смертную казнь не отменили (хотя и сильно упростили процедуру), а в 1794-м казнили и его.
За 30 лет до этого миланский маркиз Чезаре Беккариа опубликовал книгу «О преступлениях и наказаниях», в которой он говорил о равенстве всех перед законом (тогда это было очень ново), о желательности отказа от пыток как о метода дознания — и об отмене смертной казни. Книгу перевели на 20 с лишним языков, вся Европа ею зачитывалась, Вольтер написал к ней предисловие. Идеи маркиза захватывали умы европейских правителей: пытки и самую казнь либо отменяли, либо сильно сужали.
Беккариа сделался знаменит, его приглашали столицы, звала его и Екатерина II, очень вдохновленная его идеями, но он, домосед, из Милана не стронулся, а жаль: вдруг бы его идеи подействовали на российские элиты так же, как на европейские. «Мне кажется абсурдом, когда законы, представляющие собой выражение воли всего общества, законы, которые порицают убийства и карают за него, сами совершают то же самое. И для того, чтобы удержать граждан от убийства, предписывают властям убивать», — писал он.
Логично, красиво и благородно, даже и рационально, но не до конца убедительно. А как же справедливость? Может быть, дело вот в чем: человек XVIII столетия мог надеяться на то, что злодею воздастся за гробом — «Мне отмщение, и Аз воздам»; в наше время хотелось бы справедливости на земле.
Стало быть, снова перед нами встает вопрос, вроде бы закрытый в Европе столько лет назад: может ли человек относиться к убийству (а смертная казнь — тоже убийство) рационально и только? Может ли и хочет ли он смотреть на нее исключительно как на воспитательно-профилактическую меру, помнить при этом о возможности судебных ошибок, и хватит ли у него сил отказаться от чувства справедливости, которое требует смерти для самых ужасных преступников? Думаете, хватит? А теперь представьте себе, что Брейвик убит при захвате. Не правда ли, так лучше?
