Мир переписали в четвертый раз
«Смотри, как похож на Собянина!» — шепчутся зрители перед бронзовым кентавром с двумя канистрами в руках. В профиль, кажется, и впрямь похож, но вряд ли немецкий художник Нео Раух фантазировал на тему смены московской власти. Его скульптура — скорее метафора современного мира, страдающего нефтяной и экологической неуравновешенностью.
Политических работ на главной выставке Московского биеннале современного искусства хватает. Это и «Сентябрь» Герхарда Рихтера, напоминающий о трагедии башен - «близнецов», и «Анаморфный монумент Брэдли Мэннингу» Юлии Страусовой (Мэннинг — аналитик армии США, передавший массу документов WikiLeaks), и четыре карты палестино-израильских территорий англичанина Ричарда Гамильтона, напоминающие о том, как непроста жизнь картографа - тем более в стране, чья политика на Ближнем Востоке и в Средней Азии в начале ХХ века до сих пор аукается миру.
Гамильтон, умерший десять дней назад, — не единственный классик современного искусства, чьи работы привезли в Москву. Здесь и китайский диссидент Ай Вэвэй, которого сейчас показывают, кажется, все музеи Европы, и Кристоф Шлингензиф (1960–2010), чья инсталляция получила главный приз биеннале в Венеции (у нас он представлен внушительным проектом «Стальной путь I–XII», объединяющим сейфы, видео и историю Зальцбургского фестиваля времен Караяна), художники Юрген Клауке и Ребекка Хорн. Последняя предоставила Москве право на всемирную премьеру фильма «Лунно-зеркальное путешествие». Он длится более часа, его показывают в залах ЦУМа, где расположилась одна часть основной выставки биеннале, «Переписывая миры». Вторую, большую часть, показывают в Центре дизайна Artplay на Яузе. Здесь вовсю проявились пристрастия куратора биеннале Петера Вайбеля. Он возглавляет знаменитый Центр искусств и медиатехнологий в Карлсруэ и давно считается главным адептом искусства, использующего новейшие наработки инженерной мысли.
Иногда эти идеи кажутся простыми. Так, в одной из работ зритель может заглянуть в окуляр, после чего цветной круг на стене воспроизводит основной цвет зрительских глаз (в анализе зрачка используются нанотехнологии). В другом зале из старой пишущей машинки вылезает электронный лист, по которому бегают какие-то таракашки. Стучишь по клавиатуре, а на листе появляются электронные буквы, живность мигом бросается к ним и пожирает в одну секунду. Другие авторы предлагают порисовать при помощи мелка, решить головоломку или вытащить из игрового автомата фиктивные паспорта зарубежных стран, от Ганы до Исландии (на пресс-показе этим увлеклись охранники Artplay).
Интерактивность — одно из ключевых понятий выставки, другими ее принципами стали «парадигма Сети» (Всемирной паутины) и «программы переписывания». Переосмыслению сегодня подвергают все истории, от истории искусства до политики. В этом мало нового, этим занимаются все и всегда. Но для страны, где парламент не место для дискуссии, а гипотезы о недавнем прошлом советуют выдвигать лишь специалистам, это особенно важная задача. Биеннале решает ее мягко, может быть, даже слишком. Чувствуется, что Вайбель, начинавший как радикальный художник, теперь музейный директор, его проект далек от взрывной эстетики фестивального шоу. Но ровность — не символ скуки, равновесие — не признак застоя.
Для эстетических взрывов существуют выставки специальной и параллельной программ. Их будет около сотни, причем не только в Москве, но и в Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Калининграде, Перми и даже Киеве и Лондоне. Очередное доказательство того, что современное искусство стало частью российской жизни, что его вопросы и идеи общество обсуждает как важнейшие проблемы дня. Дело не только в растущих ценах на произведения (они в итоге зависят от финансовых стратегий состоятельной прослойки), но и в меняющейся структуре общества. Тем удивительнее, что приветствие в каталоге опубликовал министр культуры, а президент и премьер не стали этого делать. Их коллеги за рубежом вряд ли бы оценили такое молчание по поводу важнейшего арт-события года.
