«Мы в театре живем так же, как на атомной станции»
В новом сезоне Театр Вахтангова отметит свой 90-летний юбилей масштабной постановкой спектакля «Пристань», в которой примет участие вся труппа. В разгар репетиций обозреватель «Известий» Алла Шевелёва встретилась с художественным руководителем театра Римасом Туминасом.
— Римас Владимирович, чем спектакль «Пристань» будет отличаться от обычного юбилейного вечера?
— Все театральные юбилеи делаются по шаблону. Мы все время останавливаемся, возвращаемся в историю, но не определяем перспективу, дальнейшее движение. Мне захотелось вооружиться новым драматургическим материалом и дать возможность корифеям театра найти в себе творческий потенциал, силу на познание нового мира, пробудить их творческие силы. Я поставил их в условия творческого риска, чтобы они бросили вызов самой жизни. Чтобы, играя, они поймали на себе взгляд Бога и продолжили с ним беседу. Спектакль «Пристань» — это мерцание, прощание, месса об ушедших и о нас самих.
— О каких корифеях идет речь?
— Я говорю о Юрии Яковлеве, Владимире Этуше, Юлии Борисовой, Вячеславе Шалевиче, Людмиле Максаковой, Василии Лановом, Ирине Купченко.
— Некоторые актеры, из тех, кого вы перечислили, находятся в сложных отношениях между собой. Они у вас встречаются на сцене или у каждого свой «номер»?
— Нет, буквально они не встречаются на сцене (Лукаво улыбается). У каждого из них свой мир, своя тема, но они дополняют другу друга, вероятно, сами не догадываясь об этом. Сложность в том, что я работаю с каждым актером по отдельности. Помогаю чем могу, а иногда — требую. Не даю никому послаблений.
— Вы пригрозили труппе тем, что отсутствие актеров на репетициях «Пристани» будет приравнено к уходу из театра. Есть причины для таких радикальных мер?
— Мы с администрацией театра живем как на атомной станции. В репертуаре нет ни одного спектакля, с которым не возникало бы проблем. Если день заканчивается благополучно, я благодарю судьбу и Бога, но заранее опасаюсь завтрашнего дня. Я понимаю, что актерам хочется сниматься в кино, зарабатывать деньги. Просто такие мастера, как Симонов, Вдовиченков, Маковецкий и Суханов, умеют распределять себя, умеют в определенный отрезок жизни сконцентрироваться на театре, отодвинуть съемки. А молодые планировать не умеют и порой создают проблемы не только себе, но и театру. Если в ближайшие месяцы у меня будут отпрашиваться на съемки, я поведу себя жестоко — предложу уйти. Иногда человек нуждается в том, чтобы его освободили от тягостной и трудной жизни, когда он вынужден разрываться. Ему нужно помочь определиться с выбором.
— В этом году на театральный фестиваль «Балтийский дом» приедет ваш спектакль «Ревизор» на литовском языке, где Городничего сыграет Сергей Маковецкий. Как взаимодействуют герои, общаясь на разных языках?
— (Смеется.) Взаимодействие разноязычных актеров на сцене достойно главы в учебнике. Такого воплощения сцены встречи Хлестакова с Городничим я никогда не видел. Они играют по системе Станиславского, из-за языкового барьера предельно сосредоточены друг на друге, действенны, внимательны — это классический пример идеального партнерского взаимоотношения на сцене. А потом языковое различие поглощается общей темой спектакля, и вступает в силу его величество театральный язык.
— В этом году на одного литовского худрука стало больше — Миндаугас Карбаускис возглавил Маяковку. В одном интервью он сказал, что не возит свои спектакли в Литву, потому что не хочет, чтобы его сравнивали с другими литовскими режиссерами…
— Я думаю, он говорил об Эймунтасе Някрошюсе.
— А я думаю, он имел в виду и вас, и Някрошюса.
— Начиная с «Марии Стюарт» (спектакль, который Туминас поставил в «Современнике». — «Известия») меня обвиняли в том, что я похож на Някрошюса. Это задевало меня, но я успокаивал себя: «Они не знают нас, не знакомы с нами». Някрошюс был первым, он стал мерилом, по которому мерили всех остальных.
— А вы все знакомы между собой?
— Естественно, вот сейчас только разлетелись и видимся редко. Хотя знаем, наблюдаем друг друга. Когда у Миндаугаса Карбаускиса были проблемы и он ушел от Олега Табакова, я звал его в Вахтанговский театр. Меня не волновало, что два литовца будут в одном театре. Приглашая в театр Карбаускиса, я опирался не на национальность. У этого режиссера есть свой голос, он очень необходим Москве. Быть худруком тяжело, но я думаю, он справится и Театр Маяковского творчески воскреснет. По поводу литовского завоевания расскажу один случай. Как-то раз мы сидели в буфете театра со сценографом Адомасом Яцовкисом, композитором Фаустасом Латенасом и другими театральными деятелями и что-то обсуждали на литовском. Вокруг притихли и стали к нам прислушиваться. В этот момент я почувствовал: «Пожалуй, нас слишком много». (Смеется.)
— Вы как-то вспоминали, что в юности, после окончания ГИТИСа, мечтали уехать из столицы, создать на родине свой театр, а потом вернуться в Москву и покорить ее. Ваша мечта сбылась, что делать дальше?
— Как только приближаешься к мечте, пытаешься обнять, она ускользает, как женщина. Она стремится к другому, и ты остро ощущаешь ее предательство. Почему она не заходит ко мне в кабинет, в зал, на сцену? А может, ее здесь никогда и не было, мне только показалось, что она была рядом? Может, она послала вместо себя красивую подружку? Я стремлюсь к мечте об игровом, умном театре, который совмещал бы реальность жизни с ее иллюзорностью и не давал возможности зрителю разрушить иллюзию. У меня осталось чуть-чуть времени, и я хочу обязательно встретиться с той самой мечтой.
