Бог и селедка
Начали с женщин. Нормальная тема для инженеров человеческих душ.
- Я заметил, - сообщил Генис, - что женщины в России сделали лучшую карьеру, чем мужчины. Во всяком случае, в издательском мире рулят женщины. Все, чем я занимаюсь в России, идет через женщин.
- А просто мужчины в России вырождаются. Те, которые остаются, - они избалованы женщинами.
- И потом, женщины политически нейтральны, им все равно, какая власть. Им лишь бы приспособиться. А мужчина будет бороться, на кухне на власть жаловаться... Я всё жду, что кто-то напишет роман про русских женщин или сериал снимет... В 80-е годы, когда перестройка началась, все женщины были похожи на доярок, но потом они стали королевами - на моих глазах произошла революция.
- А у тебя жена русская?
- Да. Моя однокурсница. А мои родители прожили вместе 60 лет.
Романтика еды
- Вот эти ваши с Вайлем (писатель Петр Вайль, умер в 2009 году. - "Известия") и твои личные книги про еду: ты с их переизданиями после разной духовности и всякой фигни триумфально вернулся в Москву. При том, что первые их издания вышли, кажется, еще в 80-е. Что б ты ни писал, тебя считают автором книг про еду.
- К несчастью. Это как Конан Дойль открещивался от Шерлока Холмса, а читатели не дали его убить.
- А в чем причина успеха?
- В том, что эта книга - гимн русскому характеру. "Вот уехали два еврея, а без русских щей жить не могут!" Я убежден, что так оно и есть. Русская кухня льстит национальной гордости великороссов. В 80-е, когда я стал приезжать в Россию, все открывали журналы. А теперь те же люди открывают рестораны. После 70 лет унижений и голода люди хотят поесть... Когда Хрущев приехал в Париж и его там стали водить по ресторанам, он сказал, что в России рестораны не хуже - например, "Прага". Из этого французские журналисты сделали вывод, что Никита Сергеич никогда не был в настоящих ресторанах. И когда в Москве все это появилось, были шок и истерика. Я сам это испытал, попав на Запад. Я, конечно, больше думал о Мандельштаме и Пастернаке, как и положено русскому интеллигенту, но сильней всего меня поразил супермаркет. У меня выпучились глаза, я не знал, что такое вообще бывает!
Длинный доллар
- Одна за другой вышли три твои книги...
- Да, я туда включил лучшее, что написал: в одну - "Колобок" - вошла вся кулинарная проза, вторая - "Частный случай" - собрала филологическую прозу, а третья - "Шесть пальцев" - обыкновенную.
- И теперь тебе капают отчисления.
- Проживешь на ваши гонорары, как же...
- А ваши гонорары лучше?
- Тут тоже непросто. Переводами подрабатываю... Писателей, которые живут на гонорары от своих книг, думаю, всего 10 человек на весь мир. Их очень мало. В России - только Акунин, наверное... А тут писатели обычно преподают. Набоков - и тот преподавал! Я знавал его студентов. Кстати, жена Апдайка у него училась. И Апдайк всю жизнь пересказывал байки своей жены про Набокова, он перед ним преклонялся. У Бродского было, кажется, 11 студентов, раскиданных по четырем университетам. Многие стали потом переводчиками. И он преподавал им, знаешь что? Поэзию как таковую.
- И этих 11 студентов к нему свозили?
- Эти университеты расположены на расстоянии 10 миль друг от друга.
Свои и чужие
- Вот я хочу определить, ты все-таки где, и потому спрошу: скажи, ты обижаешься, когда ругают Америку?
- Я ругаю Америку больше, чем кто бы то ни было. А когда ругают Россию, то вспоминаю Пушкина, который говорил: "Я, конечно, ненавижу отечество (цитата, как вы понимаете, приведена неточно. - Автор), но мне обидно, когда его ругают иностранцы". Я ненавижу, когда в Америке показывают Россию в идиотском виде, а это постоянно происходит! Эти чудовищные фильмы, которые тут для идиотов снимают... Когда показывают русский ресторан, а в меню написано: "икра черная, икра красная, икра баклажанная" - ну не может такого быть в одном ресторане! Меня такие вещи возмущают. И точно так же, когда приезжаю в Россию, мне неприятно слушать гадости про Америку.
- Ты поругался с Андреем Битовым после того, как он покритиковал Америку.
- Я не ругался! Но я был огорчен тем, что он после грузинской войны подписал коллективное письмо против Америки. Правда, он свою подпись после отозвал, сказал, что невнимательно прочел текст, - а надо читать то, что подписываешь. В письме было написано, что Америка самая тоталитарная страна в мире, это чудовищно!
- А случалось тебе поссориться с человеком за то, что он ругал Россию?
- Понимаешь, когда с тобой разговаривают американцы, то они про Россию скажут, что любят Прокофьева. Или борщ. Они из вежливости всегда стараются сказать что-то хорошее.
- Но тебе, наверное, кажется дикой мысль поехать в Россию жить. Ты, наверно, думаешь: "Я что, себя на помойке нашел?"
- Если бы я остался в России, то был бы другим человеком. Тот опыт, который вы получили, живя там все это время, слишком сильно отличается от моего. Еще пять лет назад я, может, и мог бы вернуться, но не сейчас. У меня тогда были большие надежды... Я был большим поклонником Ельцина. Горбачев был коммунистом, а Ельцин - человеком, который взошел на танк. Как Наполеон на Аркольском мосту, так и Ельцин на танке. На мой взгляд, он достоин истории.
Сегодня я потерял ощущение, кто на чьей стороне. Раньше мы думали, что нас ссорит власть, то есть она думала, что ссорит. Мы сидим за одним столом - и какая разница, что скажет Брежнев? А теперь этого нет. Когда я говорю со своими друзьями, то никогда не знаю, на чьей они стороне. Особенно когда речь идет о голосовании, о выборах. Мои друзья в России не ходят на выборы, им не важно, кто придет к власти, потому что "все они воры". А я всегда хожу на выборы в Америке, еще ни одних не пропустил! Вот и в Веймарской Германии люди считали, что все воры - и потому Гитлер пришел к власти.
- Я так понимаю, ты за Обаму голосовал.
- Да. Я всегда голосую за демократов. При том, что впервые на выборы от республиканцев пошел человек, которого я глубоко уважаю: Маккейн. А вот младшего Буша я глубоко презирал и сейчас презираю.
Раскрутка
На десерт я взял cheesecake.
- О, это чисто нью-йоркское блюдо! - оживился Генис. - Тут неподалеку, 200 миль отсюда, есть монастырь, там монашки делают лучший в мире cheesecake. Люди туда специально едут...
Молодец он все-таки, сделал из еды культ и все ею мерит. На таких фанатиках и держится земля.
- По твоим сведениям, любимое слово в России - это "раскрутить".
- Ненавижу его. Я романтик, я верю в имманентную ценность каждого творческого сочинения. Я верю, что Бетховен лучше, чем Лимонов, верю - и все. И Шекспир тоже лучше. Нельзя никого раскрутить, то есть можно, но ненадолго. Я лично проверял. Когда я приехал в Америку, у меня была бредовая идея: прочитать все бестселлеры, которые вышли за 30 лет. Я ж ничего не знал, думал, что нас советская власть обманывала! Оказалось, что это все были халифы на полчаса.
И вот еще в чем советская власть нас не обманывала: насчет ужасов безработицы. Я в Союзе работал восемь часов в неделю. Советская власть позволяла. Были миллионы людей, которые не работали. Более того, власть никому не позволяла работать. Если кто-то хотел делать свое дело хорошо, у него возникали проблемы. Солженицын хотел работать. Бродский хотел. Я хотел. Советская власть не терпела людей, которые работают. В Америке я работал грузчиком - такой умный, и грузчиком. А потом оказался безработным, меня выгнали. А у меня была беременная жена. Я понял, как это страшно - быть безработным. Тяжелая болезнь, смерть близкого и безработица - вот от чего худеют.
Так что не всегда нас советская власть обманывала.
Смерть литературы
- Ты как-то сравнил New Yorker с советским журналом "Работница".
- Я Дэвида Ремника (главного редактора) уважаю, люблю и ничего плохого про него не скажу. Он замечательный. Он изумительно пишет, это очень хорошая проза. Но что касается русских на страницах New Yorker, то это "Работница", и ничего я с этим сделать не могу. Все сюжеты одинаковые. Приезжает персонаж из России в Америку, не говорит по-английски, бабушка плачет, у героини получается несчастливый роман с американцем, а потом все это кончается на лирической ноте. Все это пошлая фигня.
- В чем же дело? Почему даже такой журнал не может найти хорошей прозы?
- Дело в том, что нет прозы, просто нет! Нет ни одного писателя, который мог бы по качеству литературы сравниться с прошлыми поколениями: ни в России, ни тут, нигде. Вот Умберто Эко, он-то должен знать, и я спросил у него про это. Он сказал: "Они все пересказывают Ромео и Джульетту на своем жаргоне". Я просто считаю, что сейчас не время для художественной литературы. Зачем писать роман в 800 страниц, если можно поставить кино на два часа? Я бы точно кино поставил, если б мог.
- А что тебе мешает?
- Я не умею так придумать кино, как Джармуш.
- То есть, по-твоему, настоящая литература - это кино?
- Сегодня - да.
- А кто ж вы такие получаетесь?
- Мы - арьергард. То, что я пишу, нельзя перенести на экран. А Пелевина можно, и Сорокина. Короче, все сюжетное должно уйти в кино. А вот стихи нельзя поставить в кино!
- А "Онегин"?
- "Онегин" - это не стихи, это роман. Поэтическая форма - не значит стихи.
Рейтинг классиков
- А назови-ка лучших русских писателей.
- Я не знаю людей нового поколения. Я могу говорить только про людей своего поколения. С которыми я дружу. Вот прозу Сорокина я помню с начала 80-х годов - он мальчиком был, когда я начал за ним следить. Его "День опричника" я считаю лучшей книгой о нынешней России. Очень нравится Пелевин.
- А ты как открыл Пелевина - случайно попалась книга?
- Нет, нет. Помню, я спросил юную Юлю, дочку Аллы Латыниной: "А что читаете вы, молодое поколение?" Оказалось, им нравится Пелевин. Я прочитал и пришел в полный восторг. В 1993 году это было. А я был тогда членом Букеровского жюри. Я накупил пять экземпляров сборника "Синий фонарь" и раздал книги всем членам жюри. Среди них были Окуджава и академик Иванов. Академика безумно раздражала повесть "Омон Ра". Он сказал: "Никогда в жизни я не буду за нее голосовать!" Но я сказал им - прочтите эту книгу. Они прочли, и Пелевин получил "Малого Букера". Правда, мне не очень нравятся его поздние книги. Точнее, какие-то нравятся, какие-то нет. Он пошел за своими читателями. Опустил планку, чтоб его больше понимали. Но это ничего не значит, потому что это человек необычайной фантазии. У него самая богатая фантазия в мировой литературе.
Мне нравится Татьяна Толстая. Она написала 20 рассказов, которые останутся в русской литературе. Я верю в это. Писателя Валерия Попова необычайно ценю. Знаю его наизусть. И абсолютно потрясающий Довлатов, я считал его своим учителем. Довлатов умер, но его литература такая же живая, как была. Это не так мало. Наверно, еще какие-то писатели появились, но я их не читаю. Например, Алексей Иванов (он почему-то говорит - ИвАнов. - Автор), я купил его книжку "Географ глобус пропил". Знаешь, что это такое? Юный Гладилин в пересказе для бедных.
Отражение Бога
- Хочу спросить, чтобы определить степень твоего писательства: насколько ты общаешься с Богом?
- С Богом? Я тебе так скажу: я днем с Богом не общаюсь, а ночью он общается со мной. Это очень печально... Я считаю, что все мы пишем про Бога. Есть он или нет - мы никогда не узнаем, но мы о нем думаем, человек так устроен. И пока мы о нем думаем, у нас растут мышцы души. Метафизика - необходимая часть нашего сознания. Можно не думать о Боге, но видеть селедку, в которой Бог отражается. В голландской селедке точно отражается! Я почему про нее вспомнил? Сейчас сезон начинается голландской селедки. Бог отражается в голландской селедке, как в любой луже отражается небо. Я бы сказал, автор - это тот, кто видит отражение Бога в селедке.
- Богохульство.
- Нет! У голландцев ничего не росло, и когда они занялись селедкой в XIV веке и придумали рецепт засолки в бочке - это была манна небесная в голландском варианте. И они увидели в этом отражение Бога. И поставили памятник человеку, который придумал рецепт засола. А где нужно видеть Его отражение - только в иконе? Нет, оно во всем. Я не отдам селедку!
Русское застолье - достижение духа
- Вот ты сказал как будто специально про нашу книгу "Ящик водки": русское застолье - высшее достижение человеческого духа.
- Для России - да. Я знаю тут много славистов - да, наверно, всех, их человек 200... Так вот, все профессора славистики приезжают в Россию не для того, чтобы Достоевского читать, а чтобы выпивать на кухне с русскими. За водкой, за чаем, до четырех утра. Я написал книжку "Американская азбука", там есть глава про бар. Как американцы общаются? Они сидят в баре и не поворачиваются лицом к соседу, а русские - сидят за столом, они отгораживаются спинами от этого страшного мира, который вокруг. Кто бы ни пришел, он садится, и круг становится больше. Это круг - даже если стол квадратный. Так по-прежнему все и осталось... Я вот у Тани Толстой был в квартире, не в теперешней, а в предыдущей. Три комнаты. Везде книги, чужие, холодные - а гости сидят пьют на кухне.
Нет денег на чтение
- А ты еще пишешь учебник чтения.
- Это я хочу написать. Но на это нет денег. Надо все бросить и год не работать, заниматься только этим. А написать хочу! Для того, чтоб дети нового поколения читали книжки. Я знаю, что нет в жизни выше наслаждения, чем чтение. Это больше, чем все остальное: еда, водка. Чтение сопровождает человека всю жизнь. Вот мой отец умер, читая Ильфа и Петрова.
- Да, человек может читать, когда ему уже не нужны ни бабы, ни водка.
- И представь теперь поколение людей, которые не умеют читать. Какая трагедия... Я хочу, чтоб молодежь научилась читать так, как я умею это делать. Я хотел бы научить других людей получать такое же наслаждение. Я гедонист чтения, я учу гедонизму. Я уже все придумал. Там должно быть о том, как читать о любви, как читать о войне, как читать Библию. Мне надо 50 000 долларов, чтоб прожить год или полтора, пока я буду это писать.
Борщ на Хоккайдо
- Как ты пришел к мысли, что ты должен готовить?
- Всегда должен готовить мужчина, потому что женщина готовить обязана, а для мужчины это хобби. Моя мать очень хорошо готовила, но ненавидела это дело.
- То есть твоя жена забот не знает.
- Она не знает, что такое лавровый лист - думает, что это венок. Однажды я шел по улице и нашел лавровый венок - можешь себе представить?
- Может, это по дороге на кладбище кто-то обронил?
- Возможно. Кладбище у нас есть. Там похоронена индейская принцесса. Тут ведь жило индейское племя хакензак (в их честь назван один из окрестных городков). Они убили и, как врут, съели голландского плантатора Врееланда.
- Эх, как славно мы закольцевали тему тебя как автора кулинарных книжек. Ты живешь на земле индейского племени, которое съело человека из Голландии - страны, с которой, как известно, у тебя внутреннее родство... И ты оттуда летаешь в Японию и учишь там людей варить борщ.
- Борщ вошел в их кухню благодаря нашей книжке.
- Борщ - в японскую кухню?
- Да. Несмотря на то, что свекла и, например, укроп там очень дороги. Ну, вошел или не вошел, но, во всяком случае, в столовой Университета в Саппоро на Хоккайдо был борщ. Но - только на Хоккайдо. Туда на остров вообще много русских приезжает. Они привозят крабов и продают. А краб там может стоить 100 долларов. Его для сохранности держат на поролоне, пропитанном водкой. Он в том состоянии, в котором находится половина населения России.
- Поэтому он не умирает.
- Как и Россия...
* * *
Рига-Москва-Нью-Джерси
Александр Генис родился в 1953 году. Окончил филологический факультет Латвийского университета. С конца 1970-х годов живет в США. Многократно публиковался в послеперестроечной России и за рубежом. Автор ряда эссеистических книг, написанных совместно с Петром Вайлем ("60-е: мир советского человека", "Русская кухня в изгнании", "Родная речь", "Американа"). С Вайлем писал 17 лет - ровно столько же, сколько Ильф и Петров. Написал несколько книг критики и эссе о литературе и культуре ("Вавилонская башня", "Иван Петрович умер", "Довлатов и окрестности" и др.). Лауреат премии журнала "Звезда" (1997). Живет в Нью-Джерси.
