Возвращение к колодцу
Деревня Севостьяново стоит в часе езды от Твери. По сути своей - хутор. Раньше таких выселок в России было немало. Но с каждым годом людей в таких местах все меньше. Живет теперь в этих местах только дрожь умирания русской деревни.
На карте ее нет. И если б не заново отстроенный бревенчатый мост да следы пробуксовки машин на косогоре, так бы и брел в розово-дымчатых зарослях цветущего иван-чая, не подозревая, что она где-то тут, поблизости. Кругом - непролазное мелколесье, осока, медленно текущая меж ее жестких стеблей речушка, энтомология быстрых стрекоз над водою и громадных, никогда с детства невиданных жуков-плавунцов под. Ольха в крапинах голубоватого лишайника, елки, добавляющие темного кадмия в окружающую палитру: глухие места, хоть и всего в часе езды от Твери, гиблые: когда-то именно здесь погибала в окружении 33-я армия генерала Михаила Ефремова, намеренно вклиненная ставкой в немецкий тыл и три месяца зимы-весны 42-го без подкреплений, без провианта и практически без оружия сражавшаяся в окружении, не получая разрешения на прорыв обратно к своим... Когда топаешь глухоманью, все мерещится агония изможденного, обмороженного, изорванного тела этой великой армии, солдаты, повесившиеся на ремнях, но не сдавшиеся в плен, и слепни внизываются в тело, как пули: "...Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте..."
Где-то здесь. А потом отпускает: раздвигается небо над головою и вот уж обводит тебя кругом. В лесу, значит, расчищено место. И правда: десяток домов, считая один, с пустыми окнами, безвольно оседающий наземь. Такое вот Севостьяново: по сути - большой хутор, скорее всего до революции еще отделившийся от соседнего большого села. Тогда таких выселок было немало, тесно было в деревнях, не хватало земли, вот молодежь и осваивала новые места. Ну а после 1917-го таких явлений уже не было. И народу в деревне с каждым годом становилось все меньше.
Сначала, значит, Первая мировая проредила, потом Гражданская, потом коллективизация... Да что про это говорить - об этом книги написаны. И все равно дрожь ужасного умирания русской деревни и живущего на земле народа - она еще живет. В домах, оставленных этим народом, в уцелевших предметах быта, конской упряжи... Как будто вот, недавно, были люди - только куда-то все ушли. Впрочем, куда ушли - известно. На погост.
Однако деревня не пустовала. Все дома, кроме одного, лет пятнадцать назад еще были куплены москвичами. Не нуворишами, а, напротив, людьми далеко не богатыми, у себя в столице не слишком, может, и преуспевающими в жизни (если мерить материальным достатком), но зато здесь, в глуши, чувствующими себя подлинными хозяевами этого места и своей судьбы. С начала своей журналистской работы - а значит, 26 лет уже - я езжу по среднерусским деревням. Видел их закат и гибель. До отчаяния переживал, когда один за одним уходили в смерть прекрасные старики - последние представители великого русского крестьянского народа. И когда умер мой любимец дядя Коля в Новотроицах на Валдае (фронтовик, шофер, рулил на "виллисе", балагур, рыбак, человек доброты сказочной), когда умерла баба Феня, бригадирша, что умела ткать дорожки из лоскутов припасенной материи, когда ослепла Марья Владимировна, бывшая учительница бывшей школы, когда все вот так заболели и умерли, а дома заняли москвичи и ленинградцы, "дачники", я спросил себя: а где народ, на котором стояла и должна стоять земля наша? И нескоро, но нашел утешение: дело в том, что "дачники" всегда селятся по бывшим деревням кустами, семьями, кругом знакомых.
Вот, под Переславлем-Залесским обосновались, скажем, художники. В упомянутых уже Новотроицах на Валдае первоначально поселился мой друг, географ Михаил Глазов. И он перетащил сюда целый табор географов и биологов, часть из которых тут же забросила свою заброшенную государством науку и стала прожектировать в окрестностях экологический туризм и строить гостиницу в стиле русской избы. В общем, каждый на новом месте проявился по-своему, но, что характерно, иначе, чем в городе. И были даже такие, кто не прочь был бы, если б не годы да не тощий кошелек, осесть на земле и заняться сельским хозяйством. А некоторые даже и занялись (только адресов просили не называть). И я успокоился. Современное фермерство - это в развитых странах 5% населения. У нас страна не развитая, но если хотя бы один из "дачников" в каждой деревне в конце концов "сядет" на землю, купит коз, кроликов, коров, мини-трактор, по-городскому деловито наладит производство и сбыт - деревня, которая с 1917-го прошла через натуральный геноцид, невероятную трагедию войны и перестроечную катастрофу, деревня, о которой столько было плакано, - она через катастрофу, через замещение "народа" "дачниками" ими же, "дачниками", и возродится.
И не надо никакого правительственного решения, закона, лозунгов. Чисто биологическое идет выравнивание популяции: пусть нувориши скупают участки под Москвой, а народ простой, небогатый - те, что подалей. Свято место пусто не бывает, есть люди, которым тесно и скучно в городах, они уходят в дальние деревни... И я убежден, что нужно только время, чтобы произошло окончательное разделение "дачников" - одни будут заниматься экологическим туризмом, другие - обжигать и продавать изразцы, ну а третьи - займутся делом, которым занимались если не их отцы, то по крайней мере деды: землей. В самом простом и одновременно величественном значении этого слова. Труд крестьянина настолько близок мироустроительной миссии Бога-демиурга, которому подвластны вещества, время и стихии, что дело, повторюсь, лишь во времени.
Севостьяново - тоже деревенька с изюминкой. И я сюда приехал на семинар по современной психологии. Слушал лекции, занимался йогой, изучал... Самого себя и окружающих. А в это время мужики из "дачников" рыли колодец. Вернее, меняли сгнившие венцы старого колодезного сруба и загоняли вниз, к ключу чистой воды, бетонные кольца. Чтобы кольцо уходило вниз, надо из-под него выдрать один венец сгнивших бревен: тогда под собственной тяжестью кольцо "садится" сантиметров на пятнадцать. Еще один венец - еще пятнадцать сантиметров вглубь. И так надо загнать в шахту бывшего колодца десять колец - вода здесь глубоко. Ничего себе задачка.
Но мужики с нею справлялись, как справились когда-то поселившиеся здесь крестьяне. И семинар все время блуждал вниманием между "психологией" и тем, что происходило вокруг колодца: потому что это были равнозначно важные вещи. И чем ярче становился ком света, облекающий путешествующих в глубь себя, тем мощнее вибрировал колодец: и там, и здесь рождалось что-то новое, небывалое. Продвинутые йоги плевали на все и спускались в шахту сруба, чтобы только приобщиться к этому невероятному творению... Колодец! Источник воды, а значит, жизни. Сакральная вещь.
Главным у колодца был худой, жилистый мужик в перепачканном глиной комбинезоне, который работал за троих, по-братски обменивался парой-тройкой слов с участниками семинара, пришедшими на помощь, иронично улыбался, попыхивая сигареткой, при надобности давал дельные советы. Казалось, он копал колодцы всю жизнь и знает природу этого дела до тонкостей. Я упорно принимал его за местного, пока, к изумлению своему, не узнал, что это Саша Жданов - сын руководительницы семинара.
А местной оказалась Валя, для которой тот же Саша, поднявший оставшийся от колхоза трактор "Беларусь", заготовлял на зиму сено в рулонах. Она одна осталась потомственная крестьянка на всю деревню. Держит корову, продает молоко дачникам и тем живет. Поразительным образом эта женщина похожа на "задумчивую натурщицу" с полотна Анри Ле Фоконье - та же темная, вычерненная солнцем кожа, обтягивающая ребра и сочленения позвоночника, крупное лицо, плоская грудь, жилистые, сильные руки спортсмена-кикбоксера, грубоватый мужской голос:
- Крышечку не забудьте...
- Что? - Валю я увидал в первый раз, когда дежурил на кухне, она принесла к завтраку трехлитровую банку молока.
- Крышечку... отдать...
Последняя крестьянка деревни Севостьяново в последней фазе почти не-бытия. Жестокий символ судьбы всего крестьянства нашего. Копеечная крышка - ценность. Потеряют - не достанешь, в город ехать покупать - не наездишься...
Вероятно, под впечатлением от этой встречи меня во время следующей медитации опять пробило на деревенскую тему. Нет, я не чувствовал себя городским дармоедом. Я участвовал в обустройстве этого мира: таскал воду, колол дрова для бани. Много колол, по-мущински. Я ощутил, как это уже бывало, острую жалость к родному народу, который ушел, так и не узнав благодарности за свой труд, так и не увидев тех, кто продолжит его. Когда-то эти люди пришли сюда, выкорчевали лес и открыли нам небо. Мы здесь "напрямую с Богом" только благодаря тому, что эти поколения старались, расчистили для нас небесный свод... Они построили дома - красивые дома, с веселыми наличниками и колонками, они посадили лиственницы ("деревья силы"), которым теперь уже больше ста лет. У нас в литературе много было стонов о народе ("где народ, там и стон..."), но кто воспел поэзию крестьянского труда во всей его библейской мощи? Разве Толстой... Или Тарьей Весос, норвежский писатель. А они работали здесь, как Саша Жданов, и были, конечно, счастливы, хотя быть счастливым здесь и работать нелегко: земля бедная, только скотине здесь вольно пастись. А крестьянский быт - он и есть крестьянский: сена накосить - надо, баню поставить - надо, хлеб испечь - надо, запасы сделать в лесу... Не отвертишься. И невольно понимаешь, что работа крестьянина - она наиболее близка к честной, божественной постановке вопроса о труде: "в поте лица своего добывайте хлеб свой".
И полюбить эту землю можно, только работая на ней. Спа-салоны и фитнес-центры любой дурак полюбит. А вот эту землю... Только когда работаешь, нянчишь ее - все делается прекрасным... Луга... Знай толк, знай силу трав. Сладко пахнущая баня, спуск к ручейку, запруда, сложенная из замшелых камней. Музыка играющей на перекате воды. Наклоняйся - пей. Нет, те люди, что были до нас, не без заботы и любви выбирали себе место для жизни близ живой воды. Вечно кровоточащая социальная тема - структура мира. Она в точности подобна структуре воды: она может быть живой, как вода ручейка или колодца, а может быть мертвой, как вода дачных септиков. Это зависит от того, как расположены молекулы воды. Строятся все молекулы одинаково, по формуле Н2О, а располагаются относительно друг друга по-разному. Видимо, в обществе тоже имеет значение, как расположены люди.
Одни крутятся в центре водоворота - в Москве. Тут много пустых, алчных, недобрых людей. У них бюджеты, машины, дачи... Но это мертвая вода. А тут - живая. Всего несколько человек, несколько капель. Не надо их трогать, пробовать слизнуть, ничего не надо. Оставьте как есть - они сами наполнят колодец живой водой.
Ничего-то большевики про крестьянство не поняли. Ни-че-го-шень-ки. Унижали, издевались по-любому, расстреливали, денег не платили. И нынешние не понимают. Думают, страна на нефти стоит. А она на людях стоит. И пока деревня вновь не наполнится народом, испытанным настоящим трудом, ничего путного в этой стране не будет. Настоящих людей не будет. Ибо что это за вертикаль? Всевозможные "белые воротнички" есть, "думцы" есть, биржевые маклеры есть, телешоумены, звезды, метрдотели, менты, стриптизеры, нефтяные короли, драгдилеры, приедалы всех мастей - есть. А трудового народа, который живет на земле, - нету.
Вру, дую в старую дудку - есть!
Ведь колодец построили.
И через эту шахту вышли в астрал, в синее небо лета гнева Господня 2010-го.
Эту землю можно полюбить, только работая на ней (фото: Ольга Рябцева)
Дачники справились с заменой гнилого колодезного венца не хуже самых настоящих крестьян (фото: Василий Голованов)
