Валентина Твардовская, дочь поэта: Его главной книгой были дневники
"Известия" продолжают серию публикаций, посвященных 100-летию Александра Твардовского. В преддверии юбилея писатель Сергей Шаргунов побеседовал с Валентиной Александровной Твардовской. От подобных интервью мы привычно ждем любопытных подробностей о том, каким был юбиляр в домашнем кругу. Но Валентина Твардовская не только дочь поэта - по профессии она историк. Поэтому разговор выстроился вокруг проблемы "писатель и общество".
известия: Валентина Александровна, а насколько востребована сегодня поэзия Твардовского?
Валентина Твардовская: Трудно ответить однозначно. В нашем обществе, пока еще далеко не едином, расколотом, одни помнят поэта, другие предают забвению. На слуху другие имена. О Твардовском пишут мало. Его творчество, его журнал "Новый мир" не занимают внимания нынешних критиков. Читая иные статьи, задаешься вопросом: а был ли такой поэт, существовал ли такой журнал - или это только миф, как заявляют некоторые?
Симптоматично, что в дни юбилея Победы, когда по радио и телевидению читали стихи фронтовых поэтов, автора "Теркина" среди них не было. Не оказалось Твардовского и среди внесших вклад в дело Победы деятелей культуры, портреты которых были размещены у Большого театра - места встречи фронтовиков. А ведь письма, потоком поступавшие поэту, свидетельствуют, что "Книга про бойца" помогала им воевать. Они называли ее "спасительной", освобождающей от страха. Автор с полным правом в конце войны писал: "Скольким душам был я нужен, // Без которых нет меня"...
Все же вряд ли можно говорить о полном вытеснении Твардовского из литературы и жизни. Его нередко привлекают в союзники в дискуссиях. В текущей печати самых разных направлений на него ссылаются при обсуждении современных проблем, цитируют - порой и без упоминания имени автора. Да и сами повторяющиеся попытки "ниспровергнуть" Твардовского как поэта и редактора красноречиво подтверждают его "эффект присутствия" в современной действительности. И все же у меня есть ощущение, что более широкого участия поэта в нашей жизни не хватает не только его дочерям.
и: Вы с сестрой способствовали изданию дневников отца. Это подробный рассказ о себе, своих корнях, о времени и людях...
Твардовская: Дневники Твардовский вел с 17 лет, оставив записи с 1927 до середины 1970 года. Мы с сестрой мечтаем издать их полностью, как единое целое. В 2005-м - к 60-летию Победы - были изданы дневники и письма 1941-1945 годов, но они отрезаны от читателя высокой ценой, недоступной для ветеранов и интеллигенции. Очень было бы нужно массовое дешевое издание этой книги. Сейчас изданы дневники 60-х годов, а мы готовим отдельное издание дневниковых записей за такой сложный период в истории страны, как 50-е годы. Книга выйдет без изъятий, имевшихся в журнальном варианте.
Дневниковая проза Твардовского многослойна. Его записи "для себя" рассказывают о потерях и обретениях, дружеских и родственных связях, раскрывают его чувства и убеждения. Там есть портреты современников, характеристики представителей власти и литературной среды, пейзажные зарисовки, много стихов (часть из них так и не дошла до печати). В то же время дневники отражают в самых существенных чертах жизнь нашего общества 30-60-х годов. Не случайно они активно используются в работах историков и политологов. Главное место в записях Александра Трифоновича 60-х годов занимает журнал "Новый мир", редактором которого он был 16 лет и который так много крови стоил ему и его соратникам. Мы с сестрой считаем дневники его Главной книгой.
и: А какие из стихотворных строк, на ваш взгляд, наиболее точно выражают его личность?
Твардовская: Выделить какой-либо период с этой точки зрения невозможно: он поэт предельной искренности. Но особенно жаль, что мало знают его позднюю лирику, ту, что появилась "на дне его жизни, на самом донышке" - "Допустим, ты свое уже оттопал...", "Час мой утренний, час контрольный...", "К обидам горьким собственной персоны...": "С тропы своей ни в чем не соступая, // Не отступая - быть самим собой. // Так со своей управиться судьбой, // Чтоб в ней себя нашла судьба любая // И чью-то душу отпустила боль".
и: "Не отступая - быть самим собой" - это позиция. А Твардовский до конца верил в идею социализма? Насколько изменилось его отношение к советской власти на исходе жизни?
Твардовская: Он верил в идею социализма и веры в эту великую гуманистическую идею равенства и братства не терял. Он не считал советский строй социалистическим, видя в нем как раз искажение идеи, провозглашавшей равенство возможностей для всех, свободу личности и ее всестороннее развитие. Социалистический идеал для Твардовского был не программой построения нового общества в течение нескольких пятилеток, а чем-то вроде путеводной звезды, чтобы не сбиться с верной дороги. Прогресс человечества не мыслился без демократии и социализма.
и: Правда ли, что даже в 60-е у Твардовского на даче висел портрет вождя, закуривающего трубку? С чем это было связано - с войной, с победой, с памятью об огромной части жизни?
Твардовская: При жизни Сталина Твардовский написал о нем мало - всего-то цикл из трех небольших стихотворений, который вряд ли понравился бы вождю. Сталин - "один из нас": думает, как мы, говорит то, что мы думаем. Эти три стихотворения 1951 года совсем не похожи на те, что слагались в ту пору про вождя, прославляя его сверхчеловеческий гений. В "Стране Муравии" поэт от имени мужика просит у Сталина ответа на вопросы, которые никто в середине 30-х годов не решился бы поставить перед вождем. А в военных поэмах Сталин вообще не упоминается.
Те изменения в восприятии Сталина, что отчетливо проявились у Твардовского после ХХ съезда, были подготовлены накопившимися наблюдениями и размышлениями. Но Александр Трифонович не снял со стены его портрета, не отказался от своих стихов о нем. В последние годы он резко критически относился к политике партии, что отразилось в его письмах в ЦК КПСС. Но с партией оказались связаны три десятилетия жизни, отмежеваться от которых было не в его правилах. По той же причине он не считал возможным ни вычеркнуть, ни забыть годы, связанные с верой в вождя. В кабинете на даче на Пахре и сейчас висит портрет Сталина - подаренная фотохудожником неотретушированная фотография. Отчетливо видно, что у вождя, курящего трубку, лицо рябое.
и: В 1960 году Твардовский вместе с композитором Георгием Свиридовым участвовал в конкурсе по созданию нового Гимна Советского Союза. Текст получился во многом лирический.
Твардовская: Из дневников ясно, что он воспринимал гимн как художественное произведение, хотя и специального назначения. Но я бы не согласилась, что текст получился у него лирическим. "Курантов древних бой державный // Несется вдаль от стен Кремля // Как песнь судьбы большой и славной, // Твоей, российская земля..." - разве эти строки не настраивают на торжественный лад?
и: Начальные слова, как мне кажется, настраивают скорее на раздумья: "В дни торжества и в дни печали // Мы нераздельны с ней всегда..." Дни печали. Хочется слушать не стоя навытяжку, а подперев голову кулаком.
Твардовская: Однако именно такие строки решительно отклонялись организаторами конкурса: упоминание о печали счел неуместным в гимне Суслов. Твардовский исходил из сверхзадачи: в гимне, как он полагал, "должна отражаться душа народа". Особое внимание уделял тому, чтобы слова гимна легко запоминались и пелись. Твардовский и Свиридов еще продолжали работать, когда конкурс был свернут, а написание гимна поручили Михалкову. Стоит отметить, что музыку к словам Твардовского писал и Шостакович.
и: Твардовского сложно отнести к "западникам" или "почвенникам" внутри советского литературного литпроцесса. Более того, его по-прежнему "делят" между собой. Для одних он крестьянский, военный и державный поэт, другие, говоря вскользь о поэзии, ставят ему в заслугу лишь оттепельный "Новый мир"...
Твардовская: Как и всякого большого художника, Твардовского невозможно безоговорочно причислить к какому-либо общественно-политическому направлению. Осознававший себя демократом, он морщился, как от боли, когда его журнал называли либеральным. Впрочем, точки соприкосновения у него были и с либералами, и с разумными консерваторами, только не с догматиками из партийных ортодоксов.
Он всегда оставался самим собой - ответственным за свое слово, стремившимся к правде, которая для него, поэта по призванию, оказывалась в конечном счете выше и важнее идеологии и политики. Именно поэтому судьба каждой из его поэм была по-своему трудной.
В 30-е годы он беззаветно верил в советскую власть и коллективизацию. А стихи писал такие, что его обличали в контрреволюционности и симпатиях к кулакам. "Страна Муравия", в которой смоленские собратья по перу обнаружили "контрреволюционные тенденции" (ордер на арест уже был готов), в годы перестройки стала определяться как сталинистская. А все потому, что автор, чуждый конъюнктуре, пытался отразить "живую жизнь" с ее тревогами и сомнениями, возбужденными ломкой традиционного крестьянского уклада "под корень, подчистую". И одновременно писал о надеждах на лучшее, которые тогда еще у крестьянства оставались.
В "Василии Теркине" была высказана первая в советской литературе правда о войне, и потому поэма с трудом пробивалась к читателю: приостанавливалась, запрещалась. Отстояла ее, по сути, солдатская масса. Ныне некоторые требовательные критики упрекают автора "Теркина", что он сказал не всю правду о войне. Но он такой цели и не ставил, создавая поэму в гуще "страшного, кровавого боя". А правда остается правдой независимо от ее количества, главное, что автор "никогда не лгал для лжи".
Это стремление к правде оказалось неподвластным "духу партийных указаний". Потому и оставался Твардовский чужим для любой власти - и советской, и постсоветской. Иначе и быть не могло, если иметь в виду его жизненную позицию: он служил в литературе не властям предержащим, а стране и народу.
