Писатель Василий Аксенов: "У американцев своя версия обороны Севастополя"
Исполнилось сорок дней, как ушел из жизни писатель Василий Аксенов. В январе 2008-го Василий Павлович дал интервью корреспонденту "Известий". В его жизни оно оказалось последним - через несколько дней писателя сразил инсульт, от которого он так и не оправился. Сегодня мы публикуем фрагменты этой беседы.
вопрос: Вы довольны тем, как сейчас принимают ваши книги на родине?
ответ: Грех жаловаться - меня читают в России. А последние мои книги даже были, как мне сказали, лидерами продаж. Но мой лучший и любимый роман "Кесарево свечение" не вышел к широкому читателю. Его читает узкий круг людей, хотя в романе затронуто очень много важных тем.
в: Как думаете, почему?
о: Здесь не угадаешь. Но роман и не должен искать массового читателя, а наоборот, сужать круг чтения и обращаться к людям, которые хотят читать всерьез - с наслаждением и глубиной. Кстати, в Америке, где, как у нас считают, все глупо и по-хамски, массовое распространение имеет так называемый брифинг-группс - когда друзья собираются и читают серьезные книги, а потом их обсуждают. Я в годы преподавания в университете вел класс по литературе, и на моих глазах очень часто происходила трансформация молодых людей, которые ранее были заняты исключительно добыванием денег, в бескорыстных любителей умного слова.
в: Что сейчас интересует вас более всего?
%%VYNOS1%%о: Больше всего меня интересует писанина, между прочим. Когда я писал "Кесарево свечение", для меня это было как бы итоговым трудом ХХ века, и я даже решил, что уже хватит. Навалял много. Но через несколько месяцев опять воспрянул и стал что-то сочинять.
в: Нет ли у вас мысли приняться за мемуары?
о: У меня есть автобиографический рассказ "Зеница ока". Речь идет о моей встрече с отцом, вернувшимся после пятнадцати лет отсидки. В 1955 году я приехал из Ленинграда в Казань к тетке. Как-то рано утром тетка, услышав стук в дверь, пошла открывать и вдруг начала страшно кричать. За дверью стоял ее брат, мой отец. Выглядел он как Робинзон Крузо: огромный мешок, в котором было все, даже запас керосина и дров, чтобы разжечь костер. Он забыл, что можно прислать телеграмму, доехать на трамвае - пришел со станции пешком. В начале рассказа написано: "Вместо мемуаров". Это мое самое большое приближение к этому жанру.
в: У вас диплом врача и дар литератора: как и когда в вас открылось желание лечить и писать?
о: Очевидно, с детства, даже толком не зная своих родителей, я был как-то предрасположен к сочинительству. Еще в 12 лет, живя у тети, я начал писать длинные несусветные поэмы о ледовых конвоях в полярных широтах. Потом уехал к освободившейся из заключения маме (писательница Евгения Гинзбург. - "Известия"), и она начитывала мне стихи километрами. Я их записывал, перечитывал, учил. А в медицинский институт поступил потому, что мама и отчим сказали: надо получить профессию врача, чтобы спастись в лагерях. Там врачи ценились...
в: Вы много лет прожили за границей. Наших эмигрантов часто просили писать или говорить плохо о России?
о: Ой, постоянно! На Западе выработались странные клише, что русские и вообще славяне - какие-то топорные мужики: в этом русле они нас и отображают. Правда, в университетах совсем другая среда и иной разговор. Что касается Голливуда или больших издательств, то они ищут что-то похожее на "Братьев Карамазовых" - чтобы были страсти-мордасти, бубенцы звенели, кто-то кого-то придушил, сожрал стакан... Недавно они сделали новое клише - образ русской мафии. И пошло-поехало: все страшные, мордастые, обвешанные цепями. Такие вещи в Голливуде приветствуются. А тему из моего романа о превращении полуострова Крым в остров они не понимают, потому что вообще не знают, что Крым - полуостров. У них своя версия обороны Севастополя. Для них эта история заканчивается героической медсестрой Флоренс Найтингейл, а про матроса Кошку они даже не слышали.
в: Но ведь и для нас представление об Америке еще недавно сводилось к ломящимся полкам супермаркета.
о: Это и в самом деле сильно действовало. Даже Горбачеву было трудно поверить, что этот быт - не миф. Когда он стал генеральным секретарем и приехал в Америку, ему устроили несколько неформальных визитов, в том числе в супермаркет. Михаил Сергеевич прошелся по рядам, но сдержал эмоции. А когда поехали дальше, он, увидев у дороги супермаркет, вдруг попросил: "Остановите!" И посмотрев те же бесконечные ряды с разной всячиной, понял, что первый супермаркет - это не какой-то специальный магазин.
в: За прошедшие годы ваши взгляды на жизнь изменились ?
о: Взгляды у меня хамелеоновские - везде приспосабливаюсь (смеется). А если всерьез, то они у меня как были, так и остались - антитоталитарные. Я - западный либерал.
в: Отшлифованный взаимодействием с другой культурной средой?
%%VYNOS2%%о: У меня это вопросик патриотизма, между прочим. Когда я здесь -защищаю Запад, даже Америку. Когда я в Америке или в Европе - защищаю Россию. Мне не нравится, когда ее критикуют. А здесь меня раздражает, как об американцах говорят, что они жирные и тупые.
в: Они белые и пушистые?
о: Во многом они и в самом деле лучше нас. Крепко стоят на религиозной основе. А общество, которое зиждется на религиозном фундаменте, всегда прочней. В Америке два самых сильных фундамента - банк и церковь. Банк, наверное, на первом месте.
в: А вам деньги небезразличны?
о: У меня есть одна пьеса, где зависает потусторонний овал над землей и оттуда идет сигнал: "Деньги - это святое, деньги - это святое... Лучше ничего человечество не придумало". Вообще-то у меня никогда больших денег не было, только в последние годы. Когда я занял профессорское кресло в университете, то получал 120 тысяч долларов в год. А на писательстве богачом не станешь, хотя издают меня хорошо. Для меня деньги - только вопрос свободы: с ними я могу делать то, что хочу.
в: Вы можете определить, откуда в нас возникает тяга к каким-то стилям, людям, городам?
о: Наверное, мы с ней рождаемся. На меня в юности произвел впечатление один французский фильм - я бегал его смотреть раз пять. Там был так показан Париж, что я на всю жизнь влюбился в этот город. На пленке была словно разлита какая-то магия, и душа ее узнавала. Вообще меня с юности влекло все красивое. Казалось бы, откуда эта тяга могла взяться? Сын заключенных, всю жизнь жил в бедности, спал на раскладушке под столом. Но эта страсть к чистой красоте была выше меня.
в: Недавно вы были в Крыму, где у вас немало знаковых мест...
о: Все они для меня - знаковые. В Ялте я познакомился со своей женой. Майя Афанасьевна сыграла большую роль в моей писательской судьбе. Она очень большой любитель чтения. И я в какой-то мере верю ее вкусу.
в: Вы путешествуете вместе?
о: В последнее время Майю Афанасьевну очень утомляют перелеты. Даже наша собака - тибетский спаниель не выдерживает темпа поездок. Мы его все время куда-то тащим, к нему цепляются дети в самолетах. Нам предлагают сдать его в багаж, мол, слишком тяжелый, поэтому жена с собакой чаще сидят дома в Биаррице.
в: Биарриц напоминает вам Крым?
о: Да. Из окна я вижу отроги Пиренеев, за ними испанский берег - там тоже горы, и я все время невольно делаю оговорки: вместо "Биарриц" говорю "Коктебель"...
в: По иронии судьбы в Москве вы снова живете в знаменитой высотке на Котельнической набережной, из которой когда-то уезжали в эмиграцию.
о: Эту квартиру мы получили после путча 1991 года. Как ни странно, в том же доме, в котором жили прежде. Слава Богу, революция нам помогла. Когда я вошел в квартиру и прочел надпись, выцарапанную на толстом стекле, подумал: круг замкнулся: сын репрессированных въехал в возведенный ими дом. Дело в том, что у меня в кабинете на окне нестираемая надпись: "Этот дом строили заключенные".
в: Вы человек религиозный?
о: Религиозный, но, в общем, поверхностно. Иногда хожу в церковь. То, что я чувствую сейчас, по-моему, уже где-то за пределами ритуальных религий. Вообще у меня есть собственная философия существования, которую я пытался изложить в "Новом сладостном стиле" - мне интересно знать, что такое Время. Время - это как раз и есть изгнание из рая. Наша жизнь - путь Адама. Как только мы попали в бренный мир, часы сразу стали нам отсчитывать: тик-так... Будущего практически нет, каждый миг будущего мгновенно становится прошлым. Обратное движение... Когда нас выперли из рая, что-то переменилось. А изначальный замысел был какой-то другой, наверное, более целесообразный. Я просто ощущаю, что обреченность человечества - это не трагедия, а судьба: мы пришли, чтобы уйти. Апокалипсис, испепеляющий и приносящий новую суть, - это ведь, наоборот, духовное возрождение.
в: Вы видите шанс выйти к свету?
о: Я думаю, есть некие проявления этого. ХХ век породил невиданную доселе филантропию в народе. Например, умирает от голода какая-то страна, та же Сомали. И вдруг к ним с разных концов света вылетает огромная армада с запасом продуктов и медикаментов. Я говорю о том, как меняется психология племени Адама на обратном пути в рай. Так просто туда не пустят, но даже если по дороге многих потеряем, кто-то все же дойдет. И закончится изгнание.
в: Дойдем ли? Человечество продолжает грешить: воюет, убивает.
о: А вы знаете, чем развлекались римские легионеры, когда шли через Африку? Они распинали львов на крестах. И смотрели, как львы мучаются. А сейчас жажда крови поубавилась. Хотя, когда появилось огнестрельное оружие, убивать стали больше. Из этого может последовать вывод, что люди стали более жестокими. На самом деле огнестрельное оружие уменьшило садизм. Потому что когда врубаешься в человеческую плоть ножом, то просто сатанеешь от запаха крови. А современный летчик нажимает кнопку в своем компьютере, выпускает ракету, возвращается и смотрит футбол. У него нет жажды убивать, он выполняет техническую задачу. Здесь, конечно, кроется парадоксальная обманчивость дьявольщины - ответственность за содеянное ведь никто не отменял. Мне все же кажется, что символ величия в духовных достижениях - в искусстве, науке, благотворительности и сострадании. Так или иначе, каждый из нас дает свой ответ Богу...
