Он улетел и не обещал вернуться

"Какой эгоизм - не думать о тех, кто остался"

В свою крошечную каморку Люся, хористка Кировского театра, зазывала приятельниц-балерин. Они служили моделями для ее мужа-художника. Среди разговоров о том о сем детское ухо однажды уловило имя - Рудик. Наверное, это маленький мальчик, подумала я. Но мой дядя Рубен сказал, что он великолепный танцовщик, всего на год его младше и тоже из Уфы.

Тощие, изломанные балерины дополнили портрет: этот Рудик как-то по-особенному встает на цыпочки и голову держит выше, чем все остальные - тянется, потому что ростом не вышел. До него мужчины в парном танце просто партнерш носили, а этот - сам по себе подарок, все внимание приковывает к себе. И трико, мол, его особенное, слишком прилегающее к "тем самым местам".

Забытое было имя всплыло еще раз, когда Рубен приехал к нам погостить. Он показал бабушке любительский снимок: двое стиляг в светлых плащах и брюках-дудочках на ветру у Эрмитажа. Сказал, что Нуреев остался ТАМ. Прыгнул через кордон в парижском аэропорту, прямо в объятия полицейских. Бабушка всплеснула руками и стала вздыхать. Ну все, решила я, теперь его лицо заштрихуют химическим карандашом. Но бабушка вернула карточку и сказала:

- Какой эгоизм - настолько не думать о тех, кто здесь остался. Об отце, матери, сестрах - с ними-то что будет?

Я подумала, что теперь их, наверно, посадят в тюрьму, аккуратное кирпичное здание на улице Достоевского.

В 1989-м сестра уже известного на весь мир Рудольфа Нуреева Розида Евграфова пришла к нам домой на интервью. Говорить у себя она отказалась - там неустроенно. Маленькая, неухоженная женщина. Взгляд тяжелый, голос грубый, речь негибкая. Любой вопрос вызывал в ней либо протест, либо вопрос. Того и гляди затушит чинарик "Беломора" и хлопнет дверью.

- Папу, конечно, таскали. Они с мамой ему написали, заклинали вернуться...

- А если бы он вдруг взял и вернулся?!

Розида Хаметовна поглядела исподлобья: ясно, проиграли бы все.

Главное в том разговоре осталось между строк - обида, с которой жила семья после прыжка Рудика в аэропорту Ле Бурже... Вот цена успеха.

Мать не узнала "блудного сына"

"Я удивлен тем, как мало вы хотите. Средний американец хочет свободы, а советский человек - меньшей подавленности. Мы желаем удовольствий, а вы - меньшей боли. Вы рады небольшому глотку радости, боитесь взять ведро счастья и захлебнуться им...". Это слова Дэна Брюна, американского психолога.

А Нуреев был как раз из тех, кто не боялся захлебнуться счастьем. Может, взлет просто невозможен без эгоцентризма? Без жертв?

Ноябрь 1987-го, два часа ночи. Фотокор ТАСС в Уфе Виктор Воног встречает в аэропорту Рудольфа Нуреева, "беглого танцора, директора парижской "Гранд-опера". Цель приезда - встреча с тяжело больной матерью, времени - сутки.

На трапе одинокий пассажир ненашенского вида. Высокие зашнурованные ботинки, длинное, свободное пальто, замысловато намотанный поверх него шарф. Держится очень прямо, кажется высоченным. Вспышка, щелчок, Нуреев заметно вздрогнул и на секунду замер. Улыбающийся мужчина спешит объяснить: всего-то корреспондент, хотел бы поснимать его приезд, встречу с матерью. "Дома - нет", - резко отвечает гость.

В редкой толпе встречающих его несмело окликнула женщина в кургузой шапке. Узнав сестру Розиду, Нуреев заулыбался.

Утром Воног втиснул в багажник "жигуленка" огромную сумку гостя. День складывается удачно: сейчас возле дома матери он повторит свою просьбу. Но случился облом. "Я ведь уже сказал", - отказ отдавал металлом.

Рудольф давно приучил свет к тому, что может обитать лишь в шикарных интерьерах, и не мог допустить такого размывания имиджа. Но пугала его даже не убогость декораций, а неопределенность сценария: за все это время отец с матерью прислали ему одно-единственное письмо.

Чутье не обмануло: не судьба была Рудольфу получить родительское прощение, как ни нуждалась в нем тогда его уже измученная душа. Мать, по словам Розиды Хаметовны, была уже настолько плоха, что "блудного сына" не узнала.

Так что через полтора часа он вышел заметно подавленный, и они покатили в оперный, где Нуреев с 1953-го по 1955-й служил солистом балета.

Там заканчивалась реконструкция, вешались хрустали, клались дорогие паркеты и внутрь не пускали. Но вахтерша смекнула, что за птица к ним залетела, и к прибытию в театр директора башкирской оперы директор оперы парижской уже начал экскурс в закоулки своей памяти.

"Вот бы ты тут изобразил что-нибудь!" - простодушно попросил Воног. Не успел он настроить камеру, как Нуреев внезапно прыгнул. Фотограф запомнил то, что снять не успел: сумерки, полутени, энергетика огромной черной птицы... "Что, перекрытия - металл?" - спросил Нуреев у директора. "Что вы, настоящая корабельная сосна!" - обиделся Ирек Ахмадеев. Нуреев потрогал ногой пол: "Металл..." Надолго застрял возле стенда с любительскими фотографиями, стал называть фамилии - многих помнил. Им тут же бросились звонить. Но и это увязло в сумерках - телефоны молчали.

Поехали в хореографическое училище, но охранник не пустил - выходной. В Нестеровском музее не дали сфотографироваться возле приглянувшейся картины. Нуреев остановился на улице возле кривого деревянного сортира: "Такого я больше нигде не видел, сними меня тут". На этот раз заупрямился фотограф.

"Ты хотел к отцу на кладбище, здесь рядом", - предложил он в слабой надежде на "шекспировский" план. Рудольф холодно ответил, что передумал.

Вспоминаю скупой телесюжет из Ленинграда. 1989 год. Нуреев в шотландской юбке Джеймса из "Сильфиды" сидит в кресле прямо на сцене, его обтекают прыткие репортеры. Несколько фраз в камеру. Фотовспышки слепят глаза. Пот стекает по напряженному, почти до судороги, лицу. "У него СПИД, и, значит, он умрет..."

Розида Хаметовна с сыном Витькой летали на похороны. Люди гадали, сколько им отвалил миллионер. Потом за них обиделись. Хотя Розида вернулась в норковой шубе. А Витька подобрал на помойке захудалую дворнягу и назвал ее Солорией - в пику почившему дядьке: пусть знают, ему от него ничего и не надо было. Его-то любимую собаку в Париже так никто и не взял - это вам не миллионы пилить.

- Оказывается, 15 лет со дня смерти Нуреева. Смотрел вчера документальный фильм, - возбужденно говорил в трубку знакомый. - Какой ужас, почти все разворовано Фондом! А еще говорят, в России воруют! И зачем он состояние этому Фонду завещал? С родственниками поступили по-свински.

- Хотел, чтобы балет развивался, чтобы помогали талантам...

Наткнулась на интервью с племянником Нуреева, Юрием Евграфовым, сыном Розиды. Осторожное, словно человек дал клятву: ничего лишнего. Деньги, мол, Фонду оставил, поскольку не хотел, чтобы родственники платили большой налог...

"Покажите мне хоть одного татарина!"

Теперь в Уфе на здании театра оперы и балета висит бронзовый барельеф Нуреева, проводятся международные фестивали его имени. Однажды на такой фестиваль пожаловали прима-балерина "Гранд-опера" Карин Аверти, руководитель агентства "Грюбе-Балет-Опера" Беатрис Грюбе и еще одна странная дамочка. Все обращали внимание на ее блестящие резиновые сапоги, в каких ходят в деревнях колхозницы, и лисью шапку клобуком.

- О, какая у вас шапка! Прямо наш национальный убор, - воскликнул кто-то из башкир.

- Будь другом, возьми бабушку на себя, - попросил директор театра Слава Стрижевский. - По-моему, у нее не все дома.

- Жанна Оди-Ролан, - представилась она, улыбаясь медовыми глазами, и ее ястребиный нос покрылся мелкими морщинками.

Оказалось, "бабушка" - во Франции известный персонаж: вдова сенатора и близкий друг самого Шарля де Голля. Когда-то именно ей генерал поручил показать Париж Юрию Гагарину!

При имени Нуреев губы Жанны ползли вверх, она молодела на глазах. Любовь! Причем фанатичная. Когда в 93-м, уже после кончины Нуреева, на острове Сен-Бартельми продавался дом кумира, она, не раздумывая, купила его, продав свой роскошный особняк.

- Вы знаете, от него исходили особенные флюиды. Все судачили о его невероятной сексуальности. Думаю, так оно и было. После его выступления хотелось совершить что-то невероятное.

На праздничном ужине после бокала шампанского Жанна шепотом попросила показать ей хотя бы одного... татарина. За спиной кто-то захохотал: "Поскреби любого русского - вылезет татарин!"

Думаю, впечатлительную француженку будоражили слова самого Нуреева: "Я не могу точно определить, что значит для меня быть татарином, а не русским, но я ощущаю эту разницу. Наша татарская кровь течет как-то быстрее и готова вскипеть всегда... Мы - странная смесь нежности и грубости. Татарин - хороший комплекс звериных черт, и это то, что есть я".

На прощание Жанна подарила мне снимок его могилы: роскошный восточный ковер покрывает огромную шкатулку. "Это что, настоящий?" - не удержалась я. "Нет, из какой-то особенной стекловаты. Выглядит таким мягким!" Не будь этого пудового покрывала, кажется, выпрыгнула бы из табакерки мятущаяся душа танцовщика, канонизированного при жизни.

"Сцена, занавес, все, что за ним происходит, - вот моя страна, вот моя национальность и вот мое место жительства", - написал он в своей "Автобиографии".

В этой стране он прописан навечно

Справка "Недели"

Рудольф Нуреев родился 17 марта 1938 года в поезде Москва-Владивосток, на станции Раздольная Иркутской области. Начал танцевать в детском ансамбле уфимского Дома учителя, в 1955-м поступил в Ленинградское хореографическое училище. С 1958-го - солист балета Кировского театра. В 1961-м отказался вернуться в СССР с гастролей в Париже. С 1963 по 1978 год - солист лондонского Королевского балета, постоянный партнер великой Марго Фонтейн. С 1983 по 1989 год - директор балетной труппы парижской "Гранд-опера".

Считается, что Нуреев совершил революцию в классическом балете, создал свой, совершенно новый язык танца. Он пользовался огромной популярностью на Западе, с бешеным успехом выступал на подмостках всех крупнейших театров мира... И как танцовщик остался практически неизвестным у себя на родине.

Признан самым успешным бизнесменом среди танцовщиков (с состоянием примерно $80 млн) и уж наверняка был наилучшим танцовщиком среди миллионеров. Умер в 1993-м в Париже, похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.