Ой, люли, люли!..

Палаточный городок таджикских цыган люли - в 15 минутах езды от Петербурга, у элитного поселка.
— Они никому не нужны, — говорит завотделом восточных славян и народов Европейской России Кунсткамеры Александр Терюков. — Уклад их жизни почти не изучен. Мы знаем только, что пытаются сами решить проблему — стать оседлыми. Возможно, потому и селятся близ больших городов.
Корреспонденты "Известий" окунулись в жизнь неизвестного цыганского поселка.

— С праздником! — весело кричит десятилетний Саид. Десятилетний мальчик в желтой панамке, хоть на дворе зима. Лезет обниматься. Незаметно ощупывает мои карманы. Там, к его огорчению, ничего нет.
— С каким праздником? — спрашиваю.
— Не знаю, — хитро улыбается он.

Подбегают другие дети. Тянутся за конфетами и пряниками, которые мы принесли. Рады самым дешевым сладостям. И удивляются, когда видят себя на фото.

— Наши! Наши! — галдят они, разглядывая картинки. Только подобное "чудо" могло расположить их к незнакомым людям. Люли остерегаются общаться с "чужими" и никого не пускают к себе в городок.

Зато со "своими" ласковы. Дети и женщины охотно показывают городок. В нем больше тридцати домов-палаток, похожих на теплицы. Их строят "по технологии". Сначала перекапывают землю, чтобы разрушить мышиные норы, ведь грызуны — страшная напасть. Затем вколачивают деревянные опоры. Их сбивают из старых поддонов для хлеба. Снаружи палатку затягивают клеенкой, внутри обклеивают картоном, что собирают на помойке.
На краю поселка мужчины возводят новую палатку.
— Новые люди приедут? — спрашиваю.
— Не. Наша маленькая, строим лучше, больше! — отвечает чумазый таджик.

Как холод превратить в тепло

— В этом доме родился маленький! — кричит Саид, когда мы подходим к одной из палаток.
Приподнимаем клеенку-дверь. Здесь темно и жарко, домочадцы сидят полураздетые. Посреди — металлический ящик-печь знакомой формы. Присматриваюсь: это старый холодильник. Таджики собирают отслужившую бытовую технику на помойках и мастерят из нее печки — тоже "по технологии". На бывшем холодильнике кипят три кастрюли с водой, закипают. Две больших — на стирку, одна маленькая — на чай. На полу у стен — доски, застеленные старыми коврами. Здесь спят бок о бок, пять-шесть семей в одной палатке.

Таджикская Джульетта

— Я хорошо по-русски могу, четыре года здесь живу, — говорит хозяйка, худенькая цыганочка с младенцем на руках. — Меня зовут Лайла. По-вашему — Наташа. Мы в Челябинске работали сварщиками.
— Кем? — удивляюсь.
— Сдавали на завод металлолом… Но потом я влюбилась.
Избранником юной Лайлы стал шестнадцатилетний парень. Младше ее на два года. Братья выбор не одобрили и замуж выдать отказались. Цыганочка ночь проплакала. А на следующий день вышла из палатки, будто за водой. И, в чем была, убежала со своим "Ромео". Даже паспорт забыла. Молодые приехали в Петербург на товарном поезде год назад. На руках улыбчивой Лайлы — трехмесячная Фироза, ее первый ребенок.

Как в старину
— Где же ты рожала?
— Здесь, — удивляется вопросу Лайла. — У нас знающие женщины есть. Они помогали.
И в таджикском поселке Карбан, откуда молодая мама родом, дети появляются на свет без помощи врачей. Люли практически не знают, что такое лекарства. Местной повитухе, как в историческом фильме, нужны только горячая вода и тряпки.

Между деревянными настилами в доме Лайлы — полоса земляного пола. Здесь поставили металлический таз и в первый раз искупали ее ребенка. Теперь к потолку у клеенчатого "окна" подвешена самодельная люлька. Она сбита из того же хлебного поддона и застелена тряпками. Каждые несколько часов "подстилку" меняют. Таджики не заворачивают детей в пеленки. У каждой женщины в поселке — по грудному младенцу. И по нескольку ребятишек постарше. Они не учатся, читать и писать не умеют.

Когда выходим, из палатки доносится нежный голос. Это Лайла качает малыша. Таджикские женщины часто поют младенцам колыбельные.

"Не все люли рожают в поселке, — рассказал главврач родильного отделения Всеволожской районной больницы Рашид Измайлов. — "Продвинутые" вызывают "скорую" и едут к нам. У них нет документов, но мы не имеем права отказать в медпомощи".

Первым делом таких пациенток отправляют на дезинфекцию. Выводят вшей и других паразитов. Роды принимают в изоляторе. "А пока рожает, весь табор у нас под окнами стоит, — вздыхает главврач. — Тяжело приходится этим мамочкам. Мы им одежду теплую собираем, еды даем в дорогу".

"Грязные люди"

"У тех цыган, чей быт изучен, сильное общественное расслоение, жесткая иерархия, — говорит ученый Александр Терюков. — Но о люли мы ничего не знаем".

У крайней в поселке палатки — двое детей. Девочка полощет тряпки. Рядом — младшая сестра: на плечах едва держится ярко-розовая рубашка, под носом — такого же цвета сопли.
— Грязные люди, да? — кривится Саид.

Женщины подчеркнуто строго проходят мимо детей. В маленьком таджикском лагере, где все бедны, тоже есть "аутсайдеры".
— Мой отец — мула, старший в деревне, — говорит таджик Алик. — Он поет, когда молимся. А по утрам собирает всех мужчин вон там.

Алик показывает на площадку меж палатками. Это — местная "площадь Советов". Здесь делают "взносы". Алик говорит, "на взятки ментам" и на продукты.
— Старший следит, чтобы мужчины не пили, не обижали жен и работали, — добавляет он.

Трутней община не терпит. "Рычаги воздействия" у нее покрепче, чем у сильного государства. Изгнанный из деревни таджик не выживет в городе, ему придется ехать голодать на родину.

Наркотиками не торгуют

— Эти цыгане несколько лет здесь живут, — говорит участковый Андрей Потапов. — Женщины не гадают, золотом не торгуют. Попрошайничают на станциях, на рынках. Мужчины работают по всему району в частном секторе: песок таскают, заливают фундаменты…
— На них жалуются? — спрашиваю.

— Люли, чтобы топить печки, вырубают деревья в лесополосе, — отвечает. — Иногда попрошайничают. Но на кражах, торговле наркотиками ни разу не попадались, миролюбивы. У милиции есть другие проблемы: насильники, убийцы, наркотики. Преступники могут быть зарегистрированы официально, не в том все дело.

Не терпится

— Вы завтра привезете фотографии? — с надеждой спрашивает Саид.
— Нет, позже, — отвечаю.
— Тогда сегодня?! — восклицает он.
Через пять минут мальчик повторяет:
— Вы фотографии завтра привезете?
Ему очень хочется увидеть свой портрет поскорее.

Права нет

Юрий Буряк, начальник УФМС по Петербургу и Ленобласти:

— Законов, дающих цыганам право на кочевую жизнь, нет. Действует "Закон о правовом положении иностранных граждан…". Если они на территории России — то должны иметь соответствующие документы, если трудятся — разрешение на работу, если где-то живут — регистрацию по месту жительства. Санкции к нарушителям применялись и дальше будут. Это может быть выдворение на историческую родину. Но наши ресурсы ограничены.

Не нужны никому

Александр Терюков, завотделом восточных славян и народов Европейской России Кунсткамеры:

— Понятно, почему люли ушли из Таджикистана. В стране серьезное перенаселение, экономика не позволяет прокормиться, у людей нет перспективы. У цыган же еще страсть к странствиям на генном уровне. Часто не хотят остепеняться, ограничивать свою свободу.

Но теперь цыгане не кочуют, а бродяжничают. В Европе их стараются поселить на постоянное место. Они сами пытаются стать оседлыми. Путем самозахвата земли близ больших городов. По-другому не умеют.

В Петербурге проблемой их адаптации никто не занимается. Есть таджикские землячества, но те не принимают цыган. Есть цыганские организации, но те не признают люли за своих. Местные власти, как правило, против них. Лишнее беспокойство.

В 50—60-е годы прошлого века цыгане действительно кочевали. В Советском Союзе их определяли в колхозы. Надеялись, что, разбив общину, убьют и страсть к странствиям. Получалось не всегда, но все же дело сдвинулось с мертвой точки".

Нет людей — нет проблем

На днях к люли нагрянуло УФМС с двумя десятками омоновцев. Задержали 6 мужчин без документов. "Заниматься детьми у нас нет полномочий, — сказала пресс-секретарь УФМС Дарья Новикова. — Женщин с детьми мы не проверяли. Большинство мужчин разбежались".

С 2002 по 2004 год ими "занимались" основательно.
— Лагерь сожгли. Погрузили их в автобус, отвезли на Московский вокзал, — вспоминает омоновец, участвовавший в операции. — Но денег на депортацию не было. Тогда довезли до Малой Вишеры, не берег Волхова. Что б вы думали? Через неделю обратно сползлись, как тараканы!
— Куда им деваться? — спрашиваю.
— А на какие деньги их депортировать? — возмущается. — Еще и автобус изгадили.
— Так пять часов дороги, их выпускали хотя бы в туалет?
— Разбегутся же!

Клавдия Максимова, жительница Мельничного Ручья:
— Эти чумазые женщины, с кучей детей, ходят по улицам, шумят. Пристают, выпрашивают деньги! Иногда боюсь в магазин заходить, когда они там: мало ли какой гадости наберешься. Ко мне внук маленький приезжает. Все время за него беспокоюсь.