Сталкер русской поэзии

Тарковского полюбили как-то внезапно в 60-х годах. Полюбили и всё. Без всяких внешних мотивировок. Еще и стихов толком никто не знал, а полюбили. Потом, когда на экраны периферийных клубов прорвалось "Зеркало" полузапрещенного Андрея Тарковского, все услышали стихи его отца-поэта. И буквально врезалась в память строка: "Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке". Это была страшная исповедь целого поколения.

Есть поэты, неотделимые от пейзажа, который они воссоздали в своих стихах и в котором жили. Арсений Тарковский всегда будет незримым обитателем Переделкина. Незадолго до финала своей славной жизни читал он на веранде Дома творчества в окружении многих своих поклонниц весьма преклонного возраста стихотворение о соловье со словами в финале "и соловей на ветке". И как только Тарковский закончил чтение, тотчас появился соловей и на глазах у изумленных слушателей запел. Это было так неожиданно и прекрасно, что все засмеялись, чего никак не предусматривалось лаконичным и строгим финалом стиха. Поэт даже обиделся слегка, и лицо его и без того суровое и печальное стало еще суровее и печальнее. Соловей в мировой и особенно в восточной поэзии - символ поэта. "Для чего я лучшие годы / Загубил на чужие слова? / Ах, восточные переводы! / Как болит от вас голова". От стихов Тарковского болела не голова, а душа.

Он ушел на фронт с ополчением добровольцев спасать Москву. И спас. Но никакого военного пафоса и деталей фронтового быта в его стихах не найдете: "Фиолетовой от зноя/ Остывающей рукой/ Рану смертную потрогал / Умирающий Патрокл..." Видели мы этого Патрокла и в Переделкине, и в Голицыне, грузно опирающегося на массивную трость, без которой он передвигаться не мог.

Известна его приверженность к так называемым точным размерам и точным рифмам. Еще в молодости он сказал опальному мэтру Осипу Мандельштаму: "У вас тут рифма неточная". Он был очень точен в поэзии, в жизни и даже в отношении к смерти. В то бодряческое время о смерти не принято было думать и говорить. Скорбь неистребимая, неизбывная - вот что отличало его и по интонации, и по настроению от всей тогдашней поэзии. Он не жаловался, не ныл, не пугал ужасами войны, а скорбь преобладала на его лице. Иногда даже казалось, что это трагическая античная маска, приросшая к лицу.

Он отвергал столетие, в котором жил, и отвергал постулат о временах, которые не выбирают. Тарковский жил в ХХ веке, но для себя он выбрал другое время. Там изъяснялись точными размерами и точными рифмами, избегали любых упоминаний опостылевшей современности. Там не было комиссаров в пыльных шлемах и членов политбюро в пиджаках и шляпах. Но многие современники Тарковского, любящие поэзию, выбирали его время и жили в его стихах. Был образ поэта-трибуна (Маяковский), был образ поэта-отшельника (Пастернак). Тарковский создал образ поэта-сталкера. Похоже, что Андрей Тарковский в известном фильме воплотил черты своего отца. Арсений Тарковский был сталкером русской поэзии, выводящим из мертвой зоны в бессмертие.

"Вы написали за всех, кто мучился на этом свете..."

В распоряжении "Известий" оказались уникальные материалы из архива Арсения Тарковского, предоставленные дочерью поэта Мариной Арсеньевной. Это письмо Тарковского Ахматовой о ее книге "Бег времени" и ранее не публиковавшееся стихотворение из его цикла "Памяти А.А. Ахматовой". Наиболее полной считалась авторская версия цикла, включавшая шесть стихотворений. Однако в рукописных тетрадях поэта есть еще одно, которое должно было печататься вторым по счету.

Письмо А. Тарковского А. Ахматовой

(В ноябре 1965 года Анна Андреевна находилась в Боткинской больнице с инфарктом. — "Известия".)

Дорогая Анна Андреевна!

Вы не можете представить себе, сколько людей вместе с Вашими врачами, с какой любовью и преданностью, следит за каждой десятой Вашей температуры! Как добивались и добиваются Ваши читатели "Бега времени" (сборник Ахматовой. — "Известия")! Все, чего нет в книге, или известно читателям или воображается ими, они видят книгу такой, какой она могла бы быть, и пусть Вас не огорчает ее неполнота. Все же — это самая полная Ваша книга, самая большая по охвату созданного Вами. Выход ее в свет — праздник русской поэзии, и был бы праздником в любые времена (но она и очень современна), даже в присутствии имен, которые и произнести страшно (Тютчев, Баратынский и еще...). Я не один, кто знает окончание "Поэмы без героя" и многое другое. Об отдельных стихотворениях нет смысла говорить, все уже сошлось, скрепилось воедино, это уже система, "воздушная громада", уже не "Северные элегии" и "Cinque", и "Библейские стихи", это — Ахматова. Ваш подвиг недаром совершаем. Кроме того, каждое стихотворение больше самого себя в соседстве с другими, в этом единстве, в этой системе, в этом мире. Даже этой одной книги, без ненапечатанного, без черновиков, достаточно для посылки адресату через двести лет. Если никто пока не распорядился, чтобы "цел был дом поэта", то читатель об этом распорядится, для Вас уже построен Вами же коридор в будущее, и Вы по нему идете уже за столетия впереди самой себя. Мне кажется, что, говоря так, я чего-то не договариваю, и, пожалуй, вот чего: Вы написали за всех, кто мучился на этом свете в наш век, а так еще не мучились до нас ни в какие времена, и если Пушкин был Пушкиным, то голос его — за тех, кто такого совершенства, как мы, в страстотерпении не достиг (допустим, хоть война 1941—1945). Ваш читатель и Ваш двигатель хлебнул совершенного лиха, и это — Ваше преимущество.

Я не хотел писать о себе на этом листе — и — вот теперь, наскучить Вам, перехожу к своим делам, решив уделить им не больше пяти строк: у меня книжку набирают уже в типографии и должны издать ее в первые 3 месяца Нового года; быть может — в январе или феврале (речь идет о втором сборнике Тарковского "Земле — земное". — "Известия"). Вся наша семья шлет Вам пожелания скорейшего выздоровления. Я благодарю Бога, что мне довелось жить в Ваши времена, и вместе со всеми, кто прочел хоть одну Вашу строку, — желаю Вам того же — здоровья, сил, бодрости.

Преданно целую Вашу руку.

А. Тарковский 24.XI.1965

Стихотворение Арсения Тарковского из цикла "Памяти А.А. Ахматовой"

(Через несколько недель после кончины Ахматовой 5 марта 1966 года Тарковский написал три стихотворения памяти Ахматовой, давших начало "ахматовскому циклу" (1966—1968 гг). — "Известия".)

Все без нее не так. Приоткрывая,

Откладываю в сторону тетрадь;

И некому стихи мне прочитать;

И рукопись похожа беловая

На черновик; и первые ручьи

Подтачивают снежный пласт, который

Следы ее провидческого взора

В начале марта затаил... Ничьи

Теперь — ее портреты: горбоносый

Антиохийский профиль... Горький рот

Среди живых подобий не найдет

И не ответит больше на вопросы

Полуулыбкой, для которой нет

Ни зеркала земного, ни сравнений.

Туман сквозит. Ни отзвука, ни тени,

И смутно льется белый ровный свет.

4 апреля 1966 г.