Писатель Василий Аксенов: "Мою новую книгу нельзя давать детям"

Герой новой книги, которая выйдет в издательстве "ЭКСМО", — Ген Стратов, прототип пионера Гены Стратофонтова из повестей "Мой дедушка — памятник" и "Сундучок, в котором что-то стучит", кумира детской аудитории середины 1970-х годов. Действие происходит в 1990-е. Гену Стратову за сорок, он сделал состояние на редкоземельных элементах и сидит в тюрьме. Как "пионер, который хорошо учился в школе и не растерялся в трудных обстоятельствах" стал олигархом? И следует ли поклонникам Гены Стратофонтова читать роман? Об этом Василий Аксенов рассказал обозревателю "Недели" Софье Широковой.

вопрос: Почему вы решили вернуться к герою, которого оставили тридцать лет назад?

ответ: Это все случайно началось, как чаще всего у меня и бывает, еще до романа "Москва-ква-ква". Когда я закончил "Вольтерьянцев", я стал думать над этой вещью. Идея постоянно ко мне возвращалась — сделать третий том трилогии, но с таким колоссальным разрывом, чтобы главному герою было уже не двенадцать-тринадцать лет, а сорок три. И он сидел в тюрьме. Такое окончание истории, которое нельзя читать поклонникам двух первых.

в: Почему?

о: Потому что нельзя детям давать такую книгу.

в: Разве вы не писали это продолжение для тех взрослых, которые в детстве прочли книжки про пионера Гену Стратофонтова?

о: Не обязательно. В книге ведь выясняется, что это вовсе не те герои, а их прототипы. И зовут их иначе: не Гена Стратофонтов, а Ген Стратов. Его подружка Наташа, гимнастка, которую тренировал человек по имени Гумберт-Гумберт (это, кстати, осталось в тексте — никто не заметил), говорит: "Вот тебя тогда вовлекли, втащили в эту дурацкую историю с приключенческими повестями, каким-то диким именем назвали — Стратофонтов, а меня так и вовсе Вертопраховой, когда у меня прекрасная русская фамилия Вертолетова"...

Но когда я все это начал писать, то пошел не от героя, а от автора. Автор там топчется, думает, что писать, ходит по своему саду. Написал сорок страниц. И вдруг мне пришла идея романа "Москва-ква-ква". Я все отбросил и восемь месяцев писал "Москва-ква-ква".

Но вещь уже сложилась, образ был цельным. Хотя еще и самой идеи редких земель не было. Появился только мальчик, похожий на Гену Стратофонтова, но англичанин. К тому же мне все говорили, что меня все время куда-то в историю затягивает... И я решился написать современный роман.

"Профессор Окселотль"

в: Действие романа происходит в 90-е годы, Ген Стратов делает состояние на редкоземельных элементах. Почему не на нефти, например?

о: Мне сейчас уже трудно вспомнить, как возникла идея редких земель. Я начинаю описывать, как эти комсомольцы входили в бизнес: сначала были какие-то кооперативы, кетчуп выпускали, выкройки делали — чем только не занимались. Нефть уже всем плешь проела. Нужно было что-то необычное. И пришла идея редкоземельных элементов, которая стала и общей метафорой книги.

в: Каждый из героев абсолютно уникален. Их редкость — оппозиция чему?

о: Общей массе человеков. Человеки сами по себе редкое явление, но среди самих себя они уже теряют ощущение своего космического одиночества, а мои герои на самом деле одиноки. Они принадлежат космосу, как мы все. Но эти — особенные. Тут байроническое начало. Вроде Онегин ничем не отличается от других — такой же франт, а какая-то тоска в нем есть, он байронит. Так же Печорин, толстовский Оленин, даже Хаджи-Мурат сам по себе. Он тоже байронит.

в: А вам самому это романтическое одиночество свойственно?

о: Особенно в молодые годы. Я же принадлежал к отверженным и ощущал это все время. Тогда я еще не знал, что таких отверженных, как я, миллионы. Я восемнадцать раз смотрел фильм "Дилижанс". Он тогда назывался "Путешествие будет опасным". Там одинокий герой, которого играет Джон Уэйн. Он один совсем. Все враги — и индейцы, и свои, и шериф его на браслетке водит...

в: Как и в других книгах, вы становитесь персонажем в "Редких землях". И даже не одним: Базз Окселотль, профессор из России Стас Ваксино, у которого Стратов брал семестр по конфликтологии в университете "Пинкертон"...

о: Да это тот же автор! (Смеется.) А вы знаете, что такое окселотль? Это тритон.

в: Кажется, это не просто тритон, а ящерица, которая не изменилась с доисторических времен. Вы себя так ощущаете?

о: Ему же говорят: "Что это за имя такое? Неужели у вас в Америке есть окселотли?" На что Базз отвечает: "В Америке, может быть, и нет, но в Рязанской области выводками бродят".

На самом деле меня когда-то в Англии так студенты назвали (смеется): Аксенов-окселотль и стали звать "профессор Окселотль". Мой герой впервые ведь один на один с природой. В его саду все время что-то цветет, засыхает, сороки-воровки прилетают, осел приходит...

"Тесновато внутри прозаического слога"

в: Когда вы пишете, что автор приезжает в Биарриц, чтобы писать, это тоже про вас?

о: Да, это про меня. В Москве намного сложнее писать. Здесь утром первое, что я делаю, — сажусь за компьютер, пока еще нет звонков, и пишу две страницы.

в: А описанная в книге очередность: сначала блокнот в кожаном переплете для разрозненных записей, затем лэптоп — тоже ваш метод?

о: Так и есть. Могу вам даже показать (берет со стола две тетради — одну протягивает мне). Вот тут, кстати, стишки разные записаны про элементы:

Он ускользал от нас, Европий,

Пускался в хитрые финты.

Понадобились шурупы

Его к Таблице привинтить.

И так далее (смеется).

в: Скоро в "Вагриусе" выходит сборник "Край недоступных Фудзиям", куда вошли стихи из ваших романов.

о: Стихи появились еще в "Коллегах" — два-три, потом в "Звездном билете" — там Алик сочинял что-то. Потом больше, больше, и я себя уже как-то не мыслю без стишков. В "Кесаревом свечении" целая большая глава стихов, прощание с ХХ веком, в "Новом сладостном стиле" — между частями.

в: Вас не пугает история романа "Доктор Живаго": до сих пор спорят, что лучше — роман или стихи. Не боитесь, что про вас скажут: "А Аксенов-то на самом деле поэт"?

о: (Смеется) Я постоянно в книге повторяю: я не поэт, просто тесновато внутри прозаического слога, хочется его расширить, а ритмизация и рифмовка как раз это делают.

в: А в чем тогда разница между прозой поэта и прозаика?

о: У поэта есть потребность писать стихи как таковые, а у меня эта потребность возникает только в процессе работы над романами, то есть проза ведет к стихам. Это обратное движение, не так, как у Бориса Леонидовича, когда стихи привели его к прозе. Когда он нашел свой новый слог и стал писать простые стихи в отличие от юношеских, из этого он вышел к прозе. Скажем, у него есть стих, когда Зинаида Николаевна забрала детей и второпях уехала из Переделкина. Он вошел в комнату, увидел, что там все перевернуто. Тогда появилось стихотворение:

"Я дал разъехаться домашним,

Все близкие давно в разброде,

И одиночеством всегдашним

Полно всё в сердце и природе..."

Этот стих двинул его в романическую сторону, к "Живаго".

"Тюрьма набита моими персонажами"

в: Ваши герои — последние комсомольцы.

о: Комсомольцы самороспуска, альтернативная партия, противопоставляющая себя геронтократии. В бизнес шли редкие люди — он был очень опасным делом в Советском Союзе. Говорят, в 90-е годы погибло тридцать тысяч человек во время этого дележа: заказы, стычки, вооруженная охрана. 90-е — особый период, который мог закончиться вообще кровавой баней, но тут провидение вмешалось. В "Новом сладостном стиле" мой герой говорит, что в августе 91-го на баррикадах отказ армии стрелять — не что иное, как явление Богородицы.

в: Ген Стратов — это еще и Ходорковский?

о: Отчасти, конечно. Я был на этом процессе, сидел там весь день рядом с клеткой. Он, когда меня увидел, просиял, сказал: "Я в тюрьме ваши книги читаю". Хотел пожать ему руку, но охрана меня вежливо оттеснила — не полагается.

Стратов, конечно, не такой человек, но процесс над Ходорковским подвиг меня на то, что мой герой должен быть в тюрьме. Я думал, как его держать — в одиночке или с кем-то? Ну, надо же в преферанс с кем-то играть — и я посадил с ним еще троих. А кто они? Это же мои герои из "Желтка яйца", "Бумажного пейзажа" и "Нового сладостного стиля". Они сидят, занимаются мастурбацией, играют в преферанс.

А в последний момент, когда Ашка разработала план захвата тюрьмы, я подумал, что тюрьма, наверное, набита моими персонажами (смеется). Там сидят только люди из моих романов, но в связи с выходом новой книги они из нее выходят...

Василий Аксенов

"Редкие земли"

Отрывок из нового романа

К концу этого великолепного дня, изрядно ободрав ладони и колена, Стратовы достигли кратера вулкана, где несколько лет назад они сотворили чудо зачатия своего первенца; напоминаем, безукоризненного ребенка Парасковьи; дополняем, пребывающего сейчас под присмотром деда Эдьки, бабки Элки, прабабки, майора ВВС Верочки, а также голландской бонны по имени Беатрис. Здесь, на краю кратера, они закрепили канаты, опоясались ремнями скалолазов и начали спуск в жерло вулкана, к пещере.

Ярое солнце габонского дня быстро приближалось к раскаленному океанскому горизонту, но еще быстрее любовники уходили в сумерки гигантской впадины. Прошло не более пяти минут спуска, как небо над жерлом странным образом преобразилось: лиловатое и бесконечно прозрачное, оно сфокусировалось над двумя слегка вращающимися на своих канатах телами. Звезды явились щедрой россыпью, но вместо обычной своей невозмутимости они демонстрировали сейчас исключительную заинтересованность судьбой влюбленных и яркое янтарное мерцание. Над скальным гребнем вулканного края вдруг объявилась идеально круглая и объемная Луна, покровительница их любви и редкоземельных элементов.

Тут внезапно произошел отрыв от вертикали, Ген повис в воздухе и начал вращаться на своем канате. Он стал искать глазами Ашку и увидел, что и ее легкое тело вращается все быстрее и быстрее. К этому вращению вокруг своей оси прибавилась и неуправляемая раскачка, чья амплитуда все больше расширялась, грозя влепить его любимую в каменный отвес. "Ген, тебе не кажется, что я от тебя улетаю?" не без любопытства произнесла она, и этот шопот, как мощное эхо, залепил ему оба уха. Каким-то чудом ему удалось закрепиться на вертикальной стенке и в тот момент, когда из темно-лиловой бездны сверху на него понеслась повисшая как добыча невидимого хищника, или, так скажем, невидимого, но ярко воображаемого демона, ярко освещенная небесными источниками, едва ли не превращенная в объемное, но не телесное изображение, в тот самый момент, когда оно, это изображение, должно было пронестись мимо него в двух метрах, чтобы тут же унестись прочь, он оттолкнулся от отрицательной вертикали, прыгнул в пустоту и успел обхватить ее спину, ее такие любимые лопатки и дать ей возможность прилипнуть к нему, главному для нее Гену человечества.

После этого раскрутка и раскачка прекратились, и они повисли в объятиях друг друга над бездной, в глубине которой уже возжигался медлительный калейдоскоп, запомнившийся им с той самой первой ночи Габона. Интересно, что, несмотря на всю экстремальность этого трюка, а может быть, и благодаря оному, в них немедленно вспыхнула полностью необузданная страсть.

"Ну, давай, Ген! Можешь стащить с меня шорты?"

"А ты можешь оттянуть вниз мой зип?"

"Ну вот я взялась за тебя! Какой ты твердый и горячий!"

"А моя рука лежит на тебе! Какая ты мягкая и горячая!"

Из жерла вулкана начал подниматься опьяняющий пар. Их губы слились в нескончаемом поцелуе. Ашка начала осторожно поднимать и раздвигать ноги, стараясь утвердить свои пятки на ягодицах любимого. Им обоим казалось, что они навсегда, словно осенние пауки, повисли над бездной в своем объятии, а между тем их канаты продолжали растягиваться, опуская их вниз сантиметр за сантиметром.

Закатный мрак загустел настолько, что потерял свою лиловость и обрел вместо нее ночную космическую прозрачность и только когда, по словам Аристофана, "Возникло яйцо из круженья стихий,/ И ночь возложила его, овевая / Своим соболиным плюмажем" (старый шут конечно же имел в виду Луну), только тогда Ген и Ашка почувствовали под собой твердую почву и, не размыкая объятий, повалились набок.

В принципе эти супруги вычислили с удивительной точностью свое движение вниз к блаженной пещере и если бы случайно не оторвались от вертикальной стенки, прибыли бы на место назначения без всяких приключений. Впрочем, как говорят в продвинутых туристических кругах, опытные англичане нередко сами придумывают для себя всевозможные препятствия и приключения, чтобы путешествия закрепились в памяти.

Спуск Стратовых тоже оказался незабываемым. Теперь они лежали, обнявшись, на плоском балконе пещеры, который за годы их отсутствия покрылся мягкой благоуханной травой, напоминающей ложе Царя Соломона и Суламифи. Прошло не менее и не более пяти световых или слуховых, или просто осязательных секунд, прежде чем однолюб Ген поднял ноги своей суженой и вошел в нее с предельной однолюбостью. Я твоя, шептал муж своей жене, я — Ашка. Я твой, шептала жена мужу, я — Ген. Мы входим в мир первичных зачатий, думали они, когда молчали, занятые любовной работой. Нас окружают "вещи в себе", все еще сияющие своей непостижимостью. Мы сами вещи в себе и друг в друге; неужто мы покинули тварный мир? Вот говорят иногда, пытаясь понять, что такое счастье, что это лишь мгновение непостижимости, прикасающееся к коже, как летучий ожог, но этот миг в жерле космического колодца, в нашем влагалище, с нашей раскаленной резкоземельной втулкой — неизмерим. Ты можешь еще говорить? Кажется, нет. Ты помнишь еще нашу задачу? Кажется, да; это зачатие Никодима. Точка с запятой, точка с запятой, точка с запятой, ; ; ; ; ; ; ; ; Начинается извержение. Сонмище охотников кружит ...............вокрух сияющего яйца. ........прдлжтс ооаея иееие звржн. Упади своей головой на мои груди, высоси мне левую грудь. Дай мне оседлать тебя и склониться, высоси теперь мою правую.

Калейдоскоп внизу взбух и выплюнул гигантский аэростат космической магмы. Плевок прошел мимо пещеры, не уничтожив, но лишь обдав сокровенным жаром два тела, катающихся по соломоновой траве. Прошел к Луне, был поглощен Луною. Звезды превратились в "Бранденбургский концерт" вместе с "Пятой", вместе с "Шествиями" Прокофьева. Два возмутителя спокойствия, преисполненные музыкальной энергии, блаженно заснули.

Утром все было залито солнцем. Где-то по соседству кукарекал дикий петушок. Змей-соблазнитель покачивал башкой, мимикрируясь под Древо Познания. Мимо пещеры проскользнули на канатах толстозадые немецкие туристы. Трусы куда-то пропали. Ген встал и натянул шорты на голые чресла. Ашка еще спала, подложив под щеку свою толстую косу. Пусть спит, подумал он, изнывая от нежности. На голый торс он надел разгрузочно-погрузочный жилет агрессивного блока НАТО с множеством больших и малых карманов. Медленно стал обходить пещеру и брать пробы земли, камешки, отколупывать от обнаженных геологических срезов какие-то полоски расщепленного материала; все это раскладывал по пластиковым мешочкам и рассовывал в карманы РПЖ.

Таков все-таки современный человек, во всяком случае тот, кого позднее стали называть "новым русским": Любовь, конечно, это главный движитель жизни, но прямо вслед за ней, едва ли не наступая ей на пятки, шествует Бизнес. Было бы глупо уйти из этого мира земных и космических восторгов, из самой активной впадины почти нетронутого континента, не собрав образцов Rare Earth. Ведь наше поколение все-таки, зародившееся в недрах смутно бунтующего советского комсомола, само сродни редкоземельным элементам, нужным для разработки новых сплавов новой фазы человеческого развития, эры новых энергий, грандиозных сумм свободно конвертируемой валюты. Так или иначе, мы отрываемся от оскверненных совдепом поверхностей, вернее мы снимаем на выброс их первый экологически заразный слой. Конечно, глупо цепляться за патриотизм на исходе ХХ века, неглупо все-таки развивать то, что я, Ген Стратов, назвал бы планетаризмом. Развитие и усовершенствование человечества как единой земной расы — разве может быть более высокая цель у всей череды человеческих поколений? И тот, кого мы прошлой ночью с Ашкой...