Неожиданно испорченный праздник
Сравнивающие мюнхенскую речь В.В. Путина с фултонской речью У. Черчилля не правы, по крайней мере, в анализе драматургии действа. Фултонская речь была произнесена среди единомысленной аудитории и в рамках мероприятия, специально для того и устроенного. Мюнхенская речь была произнесена среди аудитории ни в коей мере не единомысленной и поломала весь сценарий мероприятия. Судя по заранее заготовленным дежурным речам, большие и маленькие члены западного альянса должны были огласить дежурное: "Что наше, то наше, а вот об вашем-то мы и поговорим". Представитель же России (явление Путина народу вообще было неожиданным, в качестве груши для битья более годился уже использованный на этом форуме и в этом качестве военный министр Иванов) должен был неумело отбиваться.
После получасовой речи президента РФ все пошло наперекосяк. Загодя приготовленные речи пошли втуне - можно было и вовсе не произносить, - а отбиваться пришлось не России, но западным союзникам, причем не сказать, чтобы они это делали с умением. Фразу генсека НАТО де Хооп Схеффера о том, что В.В. Путин не прав, ибо то, что он называет расширением НАТО, "на самом деле является укрупнением альянса", можно произносить лишь в состоянии большого смятения. Другая фраза того же героя: "Кто может волноваться из-за того, что демократия и верховенство закона приближаются к чьим-то границам?" - сильно напоминает одну военно-морскую конференцию 80-летней давности, где было сказано: "Если ваши новые линкоры предназначены, очевидно, для ловли трески, вы, конечно, не будете возражать против того, что мы строим новые подводные лодки для сбора устриц".
Иначе говоря, тактическая уместность и тактическая успешность мюнхенского выговора сомнению не подлежат. Сложнее оценить выговор в смысле стратегическом. Что у властелина мира ножницы претензий и возможностей неумолимо разъезжаются - объективно наблюдаемый факт. На одной руке у властелина повис страшный иракский груз, и в то же время логика владычества - "взялся за гуж..." - побуждает властелина к множеству других начинаний. Когда гегемон оказывается в столь непростом положении, доселе покорные его воле с неизбежностью начинают мутить воду. Когда империя Наполеона достигла апогея могущества, а затем его перешла, получив Испанию, император Франц и император Александр немедля стали вести себя куда более развязно. Историк мог бы сказать, что Франц сделал это преждевременно, получив разгром 1809 года, другой историк мог бы заметить, что зато к 1814 г. властелин получил казаков на Елисейских полях, а в 1809 г. трудно было понять - рано или не рано. Так и сегодня на наших глазах начало разворачиваться историческое действо, детали которого предугадать не дано. Но что разворачивается - несомненно.
