Законодатель мод
Не прошло и двух недель после временного ареста богатого капиталиста М.Д. Прохорова в Куршевеле, как он (возможно, не без помощи корпоративной пресс- и PR-службы) сумел выстроить линию защиты в данном соблазне. Рассудив, что лучший способ обороны есть наступление, М.Д. Прохоров не стал прибегать к оппортунистическим доводам типа "Быль молодцу не в укор", а равно "Конь о четырех ногах - и тот спотыкается", но произнес горячую апологию куршевельским сливкам общества и сливочному времяпрепровождению, когда "через игровое, некое театрализованное общение происходит консолидация делового мира России, вырабатывается корпоративная этика среды, повышается сам уровень бизнес-элиты". Что до прискорбного инцидента с лионской КПЗ, то причина стара как мир - конкуренция и зависть. Французы, на словах восхищаясь "загадочной русской душой", великой русской культурой - Толстым, Достоевским, Пастернаком, дягилевскими балетами, русским Серебряным веком, русской классической музыкой, - не хотят признавать современный стиль жизни россиян как возможную часть этой культуры и "загадочной русской души", и им "трудно примириться с мыслью, что кто-то другой, кроме них, может стать "законодателем моды".
Изъян данной аргументации заключается в том, что предвзятое отношение к бизнес-элите, неуклонно повышающей свой уровень в ходе игрового общения с нимфами, не одним французам свойственно. Сами русские очевидным образом не находятся в конкурентных отношениях с русскими же в деле продвижения русской культуры во внешний мир, между тем в отношении русских и французов к некоему театрализованному общению богачей и их челяди наблюдается много общего. Реакция тех русских, которые не находятся в зависимом отношении к гуляющим капиталистам, в лучшем случае сводится к тактичному молчанию, если же молчание нарушается, отзывы о гуляющих и ликующих бывают недостаточно благожелательными. Если бы "российские люди", которые "после многих лет унижений и трагедий заслужили право на красивую и веселую жизнь", стали реализовывать это выстраданное право не перед французским, а перед русским обывателем, реакция была бы ничуть не лучше. У обывателя - какой бы нации он ни был - достаточно сложное отношение к показному потреблению такого размаха. Публичное братание капиталистов и сутенеров тоже не способствует должному пиетету.
Наступательная апология имеет еще и ту сложность, что в вопросах моды и культуры судит не артист, но аудитория. Когда выдвигается претензия на звание законодателя мод, а заграничное веселье русских капиталистов подверстывается к Толстому, Достоевскому и Пастернаку etc., непонимание публики - а она эту идею никак не понимает - есть катастрофа. Если я рассказал анекдот, ответом на который было гробовое молчание аудитории, объяснять, что рассказанная мною история на самом деле очень смешная, не имеет смысла. Не рассмешило - значит не рассмешило. То же самое и насчет законодательства в модах. Если предложенный мною стиль жизни вызвал горячее приятие, склонность подражать и понимание того, сколь мой стиль связан с лучшими образцами русской культуры, - значит, я стал законодателем и никакие лионские флики не смогут помешать победоносному шествию явленной мною моды. Если я вынужден объяснять, в чем смысл и прелесть моего победительного стиля, значит, я - никакой не законодатель.
Тут глубокое непонимание того, что я полностью вправе требовать, чтобы меня не помещали в КПЗ без должного на то основания, но требовать, чтобы меня считали кумиром и очаровашкой, я, конечно, могу, однако впечатление я этим произведу несколько странное.
