Чудотворец и миротворец
Во времена развитого социализма 19 декабря желающие могли разом праздновать и св. Николаю Мирликийскому (Никола Зимний), и генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу. Тогда множества празднующих мало пересекались, тем интереснее, что на нынешнего Николу, совпадающего со 100-летием со дня рождения Л.И. Брежнева, соцопросы уверенно рисуют генсека в образе Николы Милостивого, щедрого на подарки и благодеяния. При нем было "золотое время", "покой", "низкие цены", "все были довольны", "от зарплаты до зарплаты никто не жил". То есть в отличие от нынешних немилостивых правителей Леонид Ильич регулярно повторял чудо Николы, покупавшего у бедняка ковер, - и деньги дал, и ковер вернул.
Нет нужды говорить о том, что при жизни Л.И. Брежнева граждане промеж себя мало говорили про золотое время и довольство, а больше рассказывали неуважительные анекдоты про генсека. На то всегда можно (и не без оснований) возразить: "Они любить умеют только мертвых". Но требования объективности заставляют признать, что правление Л.И. Брежнева было в отечественной истории XX века максимально длительным периодом возлюбленной тишины, которая, как известно, есть полей и град земных отрада и которой русскому XX веку чрезвычайно не хватало. Со смертью генсека в 1982 г. страна стала быстро входить в период крайней турбулентности, причем нынешние оптимистические заявления о завершении этого четвертьвекового периода могут оказаться и преждевременными. Что до воцарения Л.И. Брежнева в октябре 1964 г., тут и вовсе была юбилейная символика. В 1914-м Россия вступила в мировую войну и с тех пор полвека проживала в режиме "И вечный бой... Покой нам только снится" (к хрущевским временам это тоже вполне относится, немалая внутренняя тряска и три международных кризиса - Тайваньский, Берлинский и Карибский, ставившие мир на грань ядерной войны, - для тишины это многовато). После пятидесяти лет вечного боя формула небывалого морально-политического единства партии и народа складывается сама собой - всем хочется покоя.
И всеобще востребованный покой был предоставлен. В области материального производства к пушкам стало добавляться масло. Понемногу, но в количестве, достаточном для того, чтобы начало формироваться потребительское общество. Квартиры, машины, тряпки, техника - то, о чем прежде было велено не помышлять, а в случае помышления рубить дедовской шашкой, - стали ширящейся бытовой реальностью. Отделы коммунистического воспитания всех СМИ заговорили о "вещизме", который был не чем иным, как советским названием для общества потребления. В области идейной установилась терпимость в специфическом варианте империи времени упадка, когда в отличие от прежних времен никого не интересовало, чем человек на самом деле дышит и что про себя думает, и режим довольствовался показной лояльностью: "Принеси жертву гению императора и верь в каких угодно богов".
Конечно, и вещизм был так себе, и цинизм позднекоммунистической терпимости отчасти освобождал, а еще больше разлагал, но это всегда смотря с чем сравнивать. По сравнению с предшествующими периодами советской истории брежневское потребительство и брежневское попустительство были огромными шагами вперед. Брежнев и его коллеги, говоря о "неустанной заботе партии" etc., возможно, особо и не лукавили. Достаточно сравнить ужасы века минувшего и скромные радости века нынешнего, где правлю я, чтобы почувствовать себя благодетелем народа. Иное дело, что длительная благодарность не в природе человеческой, и в тот момент, когда Брежнев мог продолжать считать себя благодетелем, подданные давно уже так не считали. Такова проблема всякого застоя (стабильности, покоя etc.) - с какого-то времени надоедает сравнивать свой скромный быт с былыми бедами, а хочется сравнивать его с менее скромным бытом соседей. При длительно-застойном правлении благодеяния и попустительство воспринимаются как само собой разумеющиеся и благодарности уже не вызывают, тогда как все изъяны такого правления начинают раздражать сугубо и трегубо. К финалу своего правления благодушный консерватор сгорает в общем мнении не хуже, чем радикальный реформатор. Одно утешает: народ у нас добрый и к 100-летию со дня рождения всякого готов похвалить.
