Права собаки и гражданина
На минувшей неделе Черемушкинский суд Москвы приступил к слушаниям по делу о бездомной собачке по имени Рыжик. Пса до смерти забил ларечный охранник Суров; при свидетелях начал, ночью один на один фактически прикончил (пес прожил еще несколько дней с отказавшими почками и выбитым глазом). Теперь охраннику грозит несколько лет тюрьмы.
Газеты пишут, что это первый случай, когда защитники животных довели дело до суда, но это не так. Несколько лет назад был осужден некий слесарь, вышвырнувший своего кота в окно — за поедание фарша со стола; кот упал на детскую площадку и разбился на глазах у детей; по двору проходил участковый; следствие было начато и приговор состоялся. Так что принципиальная новизна дела, возбужденного гражданкой Екатериной Колычевой (она регулярно подкармливала пса в переходе, а потом пыталась спасти его от верной смерти), в другом. В чем же именно? Поняв это, мы лучше разберемся в устройстве страны, в которой живем и действуем.
За весь период путинского правления люди поднимались на протест всего несколько раз. Сначала — на митинги в защиту НТВ. Но эти митинги скорее были отголоском политизированных 90-х; так догорала общественная энергия интеллигенции, выхолащивался остаточный протестный запал образованного сословия. После чего наступило долгое, многолетнее затишье. Понадобился организационный маразм монетизации, чтобы возмущенные пенсионеры подняли бучу. Как же так, обещали и отбираете обещания? Далее снова провал в социальную энтропию, из которой людей выводит не процесс обобранного миллиардера Ходорковского и не убийство правозащитной журналистки Политковской, а дело водителя Щербинского, жилищный конфликт в Южном Бутове и теперь вот — горестная судьба собачки Рыжика.
С одной стороны, все это не очень хорошо говорит о состоянии умов. Когда гасят избирательные права, обрубая возможность протестного голосования и срыва выборов через неявку, это волнует только записных либералов, круг которых сузился до предела. А когда (по счастливому выражению московского мэра) проявляется южнобутовское "жлобство", оно же борьба со столичным строительным беспределом, это задевает широкие народные массы. Когда сажают пачками людей Ходорковского, только чтобы нагадить врагу (среди них — молодую мать двоих детей), это обсуждают единицы. Зато когда на автомобилиста Щербинского пытаются списать вину за гибель алтайского губернатора, водители всех регионов соединяются в мощную, политически непробиваемую цепь. Когда убивают таджикскую девочку или вьетнамского студента, на улицы никто не выходит. А когда гибнет собачка Рыжик, это порождает всеобщее волнение и сочувствие. Как вызывала их судьба ветеринара, вколовшего несчастной твари запрещенный, но спасительный кетамин.
В нормальном, здоровом обществе все эти проявления беззакония вызвали бы одинаковый протест против царящей несправедливости и падения нравов; у нас же нарушение прав отдельной личности, бесчеловечностьв отношении к человеку не вызывает ни малейшей реакции. Тем жестче реакция на нарушение прав жилищной собственности, на проявление гаишного беспредела, на бесчеловечное отношение к зверю. Кстати сказать, домашнее животное по закону тоже считается личным имуществом, и если охранник Суров и получит срок, то прежде всего за "уничтожение чужого имущества".
И все же — дело обстоит скорее хорошо, чем плохо. И в случае с Щербинским, и в случае со сносом домов в Южном Бутове, и в случае с дворнягой Рыжиком мы становимся свидетелями самозарождающегося гражданского общества. Именно потому, что общество — самозарождающееся, не управляемое и не провоцируемое сверху, оно болеет всеми болезнями массового сознания, только-только начавшего отвыкать от коммунистических привычек. Да, личность, индивид, человеческая судьба не так важны для него, как недвижимая собственность, оскорбление коллективного самочувствия водителей (не Щербинского как такового защищали, а право автомобилиста послать продажных гаишников вместе со всей поддерживающей их властью) или убиенная собака. Но! если мы сегодня готовы совместно защищать соседа, у которого пытаются отобрать дом, значит, завтра мы дозреем до мысли, что нужно защищать право соседа — и свое право — выбирать власть и навязывать ей гражданскую волю. Если мы способны сплотиться, чтобы прикрыть водителя от Шемякина суда, значит, недалек тот час, когда и принцип независимого суда как такового станет нам близок. Если мы граждански реагируем на зверство в отношении несчастного пса, значит, поймем когда-нибудь и реплику из книжки про Карлсона: человек ведь намного лучше собаки!
Жизнь меняется. Медленней, чем хотелось бы. Быстрее, чем кажется.
