К сожаленью, день рожденья...
Ну вот, дорогой читатель, минул очередной день моего рождения. Это я сообщаю тебе не потому, что сильно жду твоих поздравлений, и не для того, чтобы ты все бросил и сломя голову кинулся покупать мне подарок. Все равно ведь купишь либо то, что мне не нужно, либо то, что я не буду знать, куда девать. Да ты сам, небось, такие подарки получал. А в общем, я совсем не об этом, а вот о чем. Попробовал я тут вспомнить свои дни рождения. Как отмечал? Где? С кем? Что ел? Сколько выпил? Перед собой решил отчитаться. Не зря ли прожил годы. Попробуй, кстати, в такую игру поиграть. Интересно.
Из-за того, что я родился летом... Между прочим, мог бы и вовсе не родиться. Моя мама, беременная мной, рвалась на похороны Сталина, но моя бабушка заперла ее дома и не пустила в эту давку. А то бы похороны Сталина стали самым ярким первым и последним событием в моей неначавшейся жизни. Так вот, из-за того, что я родился летом, многие дни рождения заставали меня не дома, поэтому запомнились, а те редкие, когда я был дома, запомнились тоже поэтому.
Свое совершеннолетие я встретил в геологической партии в Средней Азии, куда в качестве рабочего уехал за две недели до окончания девятого класса. Уезжал на платформе товарного состава, к которой были прикреплены две крытые грузовые машины ГАЗ-51. За машины отвечали два водителя, а я за груз: спальные мешки, палатки, посуда. Мы еще никуда не тронулись, а водители уже давно и много раз "ну, поехали!". В общем, лежали они как трупы. Вдруг на платформу к нам поднимается милиционер с досмотром. "Так, говорит он мне, машины снимаем, а этих двух в вытрезвитель..." Я ему: "Да как же так, сорвется серьезная экспедиция..." А он: "Не положено!" Я ему... А он: "Не положено". И тогда я привожу самый веский аргумент: "Я же комсомолец!" Это на него почему-то произвело сильное впечатление. Мои попутчики не просыхали две недели, пока мы пересекали нашу советскую родину. Однажды один из них, писая с платформы на черноземную полосу, рухнул под откос. К счастью, поезд стоял. Я, как настоящий комсомолец, втащил его обратно на себе. Так что слово свое комсомольское я сдержал. А уже в палаточном лагере, разбитом на берегу реки Сырдарья, я встретил свое 16-летие с полной алюминиевой кружкой болгарского красного сухого вина.
Через два года я отмечал свой день рождения в общежитии Второго мединститута. А накануне был на премьере "Гамлета" в Театре на Таганке с Высоцким. Поэтому, наверное, будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения, я хриплым голосом что-то не переставая декламировал. Очнулся на койке в обнимку с тазиком, а на койке напротив в обнимку с другим тазиком лежал мой друг Миша. Мы оба стонали. На мне почему-то были вывернутые наизнанку джинсы, а под ними ни-че-го. Видно, я глубоко вошел в образ Гамлета и по-своему его трактовал. Рано утром принц Датский и его друг Горацио, с трудом соображая, вышли из общаги. Вдруг утреннюю тишину нарушил женский крик. Офелия, обнаружившая потерю, размахивала красными в белый горошек трусами. "Бросай!" крикнули мы слабыми голосами. Она бросила. Они летели с 12-го этажа, ловя, как дельтаплан, воздушные потоки. Приземлились мои родные на гордость архитектуры 70-х огромный козырек над подъездом. Дальше в течение полутора часов страдающие стыдом и похмельем юноши пытались их достать. Упорство победило. История запомнилась. Мне было 18. А вот когда мне исполнилось 25, моя жена вышла из роддома. День в день. И уже со знакомым тебе, читатель, Мишей мы несли моего девятидневного сына Антона.
Потом были дни рождения в Ленинграде, где я был в командировке и одиноко рисовал свой автопортрет в гостиничном номере, в Брюсселе в доме, в котором впоследствии хозяева украли у меня мои картины, в берлинской пивной, куда пригласил меня мой друг, но у которого не оказалось денег, в каннском китайском ресторане, куда пригласил я моего другого друга, а он не разрешал мне за него платить, и много раз в маленькой психиатрической больнице. Сколько их будет еще, не знаю. Но хотелось бы, чтобы они запомнились, чего и тебе желаю. Ну будь здоров и держи себя в руках.
